– Договорились! Поиграем, когда вернусь.

До поселка было четверть часа ходу. Джилл задержалась у почты.

– Скажите, пожалуйста, когда ближайший поезд на Нью-Йорк?

– Следующий в 10:10, – ответила женщина за стойкой, – но придется поспешить.

– Я поспешу! – заверила Джилл.

Вечно уверенные в своей правоте, врачи авторитетно утверждают, что жизненная сила человеческого тела ниже всего в два часа пополуночи: в это время ум менее всего способен принимать настоящее с хладнокровием, будущее – с мужеством, а прошлое – без сожаления. Однако каждый мыслящий человек знает, что это не так.

Истинный час испытаний, мрачный, безотрадный и осаждаемый призраками, наступает перед ужином, когда мы томимся в ожидании аперитива. Лишенные ненадолго привычной брони самомнения и благодушия, в этот час мы видим себя такими, какие есть – несчастными болванами в сером мире, где все идет не так, где получаешь щелчок по носу, надеясь на успех, а проникшись лучшими намерениями, совершаешь грубейшие промахи и толкаешь дорогих людей в пучину невзгод.

Так размышлял Фредди Рук, этот славный малый, сидя в клубном зале «Трутней» недели через две после отъезда Джилл из Лондона и ожидая в унынии, когда же наконец объявится его друг Элджи Мартин и угостит обещанным обедом.

Глядя, сколь безутешно поник Фредди в мягком кожаном кресле, трудно не усомниться в своем писательском мастерстве. Такой душевный мрак взывает к перу гениев. С его описанием справился бы Золя, мог бы попробовать силы Горький, а Достоевский взялся бы с наслаждением – но для меня задача слишком необъятна. Ее не обойдешь, она устрашает.

Положение не радовало бы в любом случае, ведь Элджи опаздывал как правило, и тягостное ожидание трапезы неизменно действовало Фредди на нервы, однако все было еще хуже. «Трутни» не входили в число его клубов, а значит, до появления окаянного Элджи аперитив гостю не полагался.

Так он сидел, наблюдая за веселыми юнцами с бокалами излюбленных напитков в руках, будучи совершенно не в состоянии наладить общение. Порой случайный знакомый кивал ему издалека, продолжая потягивать живительный нектар, и Фредди чувствовал себя раненным воином, которому сэр Филип Сидни отнюдь не поднес великодушно стакан воды, а осушил сам, небрежно бросив: «Ваше здоровье!»

Потому неудивительно, что Фредди испытывал ту бездонную тоску, что одолевает крестьянина из русских романов, когда тот после тяжких дневных трудов, задушив отца, поколотив жену и бросив ребенка в колодец, лезет в буфет и обнаруживает, что бутылка водки пуста.

Фредди совсем пал духом и, как всегда теперь в минуты скорби, стал размышлять о Джилл, чья беда стала для него вечным источником душевных страданий – ведь за разрыв помолвки он с самого начала винил себя.

Не отправь он тогда Дереку записку из полицейского участка, тот никогда не узнал бы о досадном происшествии и все бы обошлось. А теперь вдобавок стало известно о разорении Джилл со всеми его последствиями.

Известие поразило Фредди ударом молнии, которую направил Ронни Деверо.

– Эй, приятель! – окликнул его Ронни на прошлой неделе. – Слыхал последнюю новость? Твой дружок Андерхилл разорвал помолвку с Джилл Маринер.

– Ага, – вздохнул Фредди. – Паршиво, что и говорить.

– Еще бы не паршиво! Так не поступают. Как можно бросить девушку только потому, что она потеряла состояние. Просто ни в какие ворота!

– Потеряла состояние? В каком смысле?

Ронни удивился неосведомленности Фредди и заверил, что факт абсолютно достоверный, из самых надежных источников. Подробности пока неизвестны, но Джилл осталась без гроша. Андерхилл тут же открестился от нее, и несчастная сбежала из столицы неизвестно куда.