Пройдя поселок насквозь, они приняли вправо и вышли на дорогу, вдоль которой тянулись обширные сады с большими темными особняками. При их виде дядя оживился и стал почти красноречив, перечисляя суммы, уплаченные за каждый дом, а также запрошенные и предложенные, и даже цены пятилетней давности. Рассказа хватило еще на милю, строения по пути все мельчали и попадались реже, и, наконец, когда местность вновь стала пустынной и заброшенной, путники свернули на боковую дорожку и подошли к высокому узкому дому, одиноко стоящему в поле.

– Вот и Сандрингем, – объявил дядя.

– Как-как? – удивленно переспросила Джилл.

– Сандрингем. Тут мы и живем. Название я услышал от твоего отца. Помню, он говорил про такое местечко в Англии.

– Да, есть такое. – Джилл проглотила смешок. – Там живет король…

– Правда? Вот у кого наверняка нет забот с прислугой! А мне приходится платить горничной полсотни долларов в месяц, да еще двадцатку парню, который смотрит за печью и колет дрова. Грабители, сущие грабители! А скажешь что поперек, тут же увольняются…

Джилл продержалась в Сандрингеме десять дней, да еще потом удивлялась, оглядываясь на тот отрезок своей жизни, как ее хватило так надолго. Чувство уныния и заброшенности, возникшее еще на станции, только росло по мере привыкания к новой обстановке. Восточный ветер стих, и солнце иногда пробивалось сквозь тучи, давая намек на тепло, но сумрачный вид дяди Элмера, по-видимому, был его постоянным свойством и не зависел от погодных условий.

Тетка, преждевременно увядшая и вечно простуженная, никак не способствовала бодрости духа, равно как и остальные домочадцы: меланхоличный Тибби восьми лет от роду, спаниель несколькими годами старше да приходящий кот, который, правда, неизменно был душой компании, но появлялся куда реже, чем хотелось бы.

Между тем, представление мистера Маринера о Джилл как о богатой молодой леди с интересом к недвижимости нисколько не меркло. Что ни утро, он водил ее по окрестностям, показывая разные дома, в которые вложил большую часть нажитых бизнесом средств.

Недвижимость Брукпорта была центром его жизни, и смущенной Джилл пришлось ежедневно осматривать гостиные, ванные, кухни и спальни, пока одно лишь звяканье ключа в замке не стало вызывать у нее нервную дрожь. Большинство дядиных домов были перестроены из ферм и, как заметил один незадачливый покупатель, не так уж и тщательно. Дни, проведенные в Брукпорте, оставили в памяти у Джилл ощущение холодной затхлой сырости.

– Недвижимость надо покупать! – неизменно поучал мистер Маринер, запирая дверь очередного дома. – Не снимать, а покупать. Тогда, если не захочешь тут жить, можешь сдавать на лето.

Лето… Бывает ли оно вообще когда-нибудь в Брукпорте? Во всяком случае, зима пока не спешила разжимать свою хватку. Впервые в жизни Джилл испытала вкус настоящего одиночества. Она бродила по полям со снежными заплатами, доходя до скованной льдом лагуны, и полная тишина вокруг, лишь изредка нарушаемая далекими выстрелами какого-то оптимиста, пытавшегося добыть утку, казалась не безмятежной, а гнетущей. Невидящими глазами смотрела Джилл на зловещую красоту ледяных болот с красноватыми и зеленоватыми солнечными бликами. Одиночество давало простор мыслям, а думать сейчас было пыткой.

На восьмой день пришло письмо от дяди Криса, жизнерадостное и даже какое-то бесшабашное. Похоже, дела у него шли неплохо. Не вдаваясь, по своему обыкновению, в подробности, он разглагольствовал о будущих крупных сделках и грядущем процветании, а в качестве осязаемого свидетельства успехов вложил в конверт двадцать долларов, чтобы племянница потратила их в брукпортских лавчонках.