– Люся, что случилось?

– Ничего. – Дочь всхлипывает. – Я просто очень несчастная, мне просто очень плохо.

Она отворачивается, утыкается лицом в подушку. Я присаживаюсь рядом, глажу дочь по спине.

– Люсенька, ну не расстраивайся ты так.

– Отстань, – еще раз всхлипнув, цедит дочь. – Уйди. Ты все равно ничего не понимаешь. Ты… Ты бессердечная!

Я не знаю, чем парировать. Молчу, до крови закусив губу. Дочь некоторое время хлюпает носом, потом искоса глядит на меня. Я все еще подбираю слова утешения: от стресса на меня частенько нападает легкая заторможенность.

– Даже если я умру, тебе будет пофиг, – рычит Люся. – Ты будешь трястись над географичкой. Может, я вообще у тебя приемная, поэтому ты со мной вот так.

Я улавливаю в воздухе запах эвкалипта. И сразу вспоминаю, что осенью дочь рассказывала мне, как расплакаться на камеру. Она смотрела одну блогершу, и та посоветовала намазать пазухи носа «Звездочкой». Люся, по-видимому, забыла, что поделилась со мной этим лайфхаком.

– Чем это от тебя пахнет? – вкрадчиво спрашиваю я.

– Отчаянием! – хнычет Люся. – Безнадегой!

– Ты что, натерлась «Звездочкой», чтобы меня разжалобить? – Я все никак не могу поверить, что моя дочь – криминальный талант. – Зачем так кардинально? Я слышала, можно просто на лампочку смотреть подольше – тогда слезы тоже навернутся.

– Что? – Люся заливается краской, даже кончики ее ушей вспыхивают. – По-твоему, я придуриваюсь?

– Не знаю. Но вообще как-то странно все.

– Я… Я не притворяюсь. Я намазалась «Звездочкой», потому что у меня от тебя голова разболелась, – заявляет дочь и начинает реветь довольно натурально.

У меня самой щиплет глаза: не могу видеть своего ребенка несчастным.

– Хочешь, я какао сварю? – чуть погодя предлагаю я. Мне хочется хоть немного поднять дочери настроение.

Люся как будто вообще меня не слышит. Она глубже зарывается в подушку и снова издает хлюпающие звуки.

– А после обеда можем на каток поехать, – не отступаю я. – Нельзя в телефон целыми днями втыкаться, надо хоть изредка выбираться из дома.

– Не нужен мне твой каток, – взвивается Люся. – И какао тоже не нужно. Я хочу снимать видео, хочу свой канал. Что ты со мной как с маленькой?

Вид у нее такой свирепый, что мне становится не по себе. Кажется, еще немного – и Люська к папе жить запросится. Тот, конечно, будет не в восторге, но чисто назло мне может и согласиться на время приютить ее у себя. Станет моя Люська жить на одних чипсах и ложиться под утро. Только этого мне и не хватало.

Дрогнув, я блею:

– А давай так: вы с Арианой удаляете нынешний канал и создаете новый, анонимный. Снимаете для него все, что хочется, но лица свои не демонстрируете. Идет?

Люся перестает выдавливать слезы, убрав подушку от лица, чешет в затылке:

– Даже не знаю. Звучит глупо.

– Ничего не глупо. Нужно уметь приспосабливаться к обстоятельствам, – глубокомысленно изрекаю я. – В искусстве всегда существовала цензура, но умелые творцы знали, как ее грамотно обойти.

Люся соскакивает с дивана, сморкается в какой-то носок.

– Ладно, я подумаю над твоим предложением, – в итоге бормочет она. – А что ты там говорила про каток?

***

С детства ненавижу зимние забавы: коньки, лыжи и игру в снежки. Я неуклюжая, мне эти развлечения крайне трудно даются.

Когда мы с Люсей приезжаем на каток в торговом центре, я сто раз проклинаю свою больную фантазию. Вот почему я предложила дочери каток, а не поход по магазинам? Или, на худой конец, боулинг? В боулинге мало шансов себе что-нибудь сломать, а на катке их миллион. Я еще недавно несколько пломб дорогущих поставила, теперь у меня совсем не получается отлепить себя от бортика. Я бреду, точней, качусь вдоль него, но сердце все равно бьется через раз, а перед глазами всплывают чеки из стоматологии.