Огромный амбар очистили от сена и разной живности и на земляном полу быстро соорудили новый настил. Голые стены затянули полотнищами шелка, а соседские дети, потратив три дня на сборы полевых цветов и вьющихся растений, сплели из них пышные гирлянды для украшения стен. По всей полумильной длине сооружения установили ряды светильников. На кухне сэра Джона день и ночь жарили и парили, заготавливая праздничные блюда. Деревенские пекари Тоттнем-парка, забросив повседневные дела, в нескольких печах пекли коржи для громадного торта.

Я привык жить во дворцах, где торты появлялись на столах готовыми, и никогда не задумывался о том, кто их печет. А здесь я, затаив дыхание, слушал разговоры о том, не опал ли, случаем, средний корж, когда сын пекаря раньше времени приоткрыл дверцу. (Корж не опал, хотя середина торта все равно слегка просела.)

Обручальный пир Джейн, собравший множество соседей и родственников, прошел просто и весело. В преображенном амбаре поставили три длиннющих стола, и братьям удалось раздобыть достаточно белой ткани, чтобы покрыть их, и огромное количество разнородной посуды – оловянной, золотой и серебряной, чтобы не обидеть ни одного гостя. (Они отказались от моей помощи, хотя я предложил послать гонцов в Лондон за скатертями и ящиками с золотой посудой.) В кубках искрился французский кларет, и сэр Джон умудрился, несмотря на умственное расстройство, произнести первый тост и сделать официальное объявление о помолвке Джейн. Потом слово взял Эдвард.

– Я желаю долгих лет счастья и радости моей сестре, которая покорила сердце нашего суверена и короля, – провозгласил он, подняв кубок.

Все гости дружно поднялись и выпили.

Оживленная Джейн искрилась весельем почище кларета – для меня открылась новая сторона ее характера, которой, как мне казалось, ей не хватало. Как ни странно, я завидовал сейчас уилтширским помещикам и дворянам. Они знали Джейн с детства, видели, как она росла и расцветала. И теперь они дарили ее мне. (Охотно ли?)

В зал вкатили огромный торт. Его покрывала миндальная глазурь цвета слоновой кости, а основание украшали полевые цветы и засахаренные фрукты, очень похожие на самоцветы. Смеющаяся Джейн стала разрезать это диво, начиненное смородиной и приправленное ароматными специями. Торта с лихвой хватило на всех гостей, но в итоге не осталось ни крошки.

Потом начались танцы. Собрались местные музыканты с виолами и лютнями, ребеками и цитрами, маленькими арфами и топорно сделанными бренчалками. Две кузины, очаровательные юные двойняшки, торжественно прошествовали к Джейн и короновали ее венком из диких роз. Она счастливо рассмеялась, и мы открыли бал. Вскоре к нам присоединились все гости, и амбар превратился в торжественный зал...

В предпоследний день мая мы обвенчались в скромной домовой церкви на Йорк-плейс. Притихшая Джейн резко отличалась от той задорной юной селянки, которую я с восхищением открыл для себя в Уилтшире. Она согласилась с тем, что нас должны обвенчать в Лондоне. Нам не пришлось делать тайну из нашего брака, специально подыскивать священника. Хотя Джейн всегда считала, что наше законное бракосочетание произошло именно тем майским вечером в их замечательном амбаре.

В отличие от предыдущих «спутниц жизни» Джейн пришла на наше брачное ложе невинной душой и телом. А там встретил ее закоренелый холостяк – ведь оба предыдущих брака нельзя счесть законными. Все произошло как положено и как редко бывает...

В Духов день я представил Джейн подданным, устроив праздничное плавание на новом королевском баркасе, сделанном по венецианскому образцу. В нашу честь на реке устроили грандиозное карнавальное представление, после чего мы поднялись выше по течению, чтобы посетить в Вестминстерском аббатстве торжественную мессу. Нас порадовала и чудесная теплая погода. Горожане сбросили шерстяные зимние одежды и высыпали в легких льняных или шелковых платьях на залитые солнцем улицы. Аббатство заполняли толпы народа, все приветствовали нас, осыпая цветами. Наше появление на службе, посвященной Духову дню, превратилось в неофициальную коронацию Джейн.