Он с ужасом чувствовал, что не успевает сделать все к назначенному сроку. А потом пришло утешительное известие: король перенес время казни с девяти часов утра на полдень. Но опять ни словом не упомянул о гробе!

Кингстон поспешил к Анне, чтобы сообщить об очередной задержке. Она выглядела разочарованной.

– Я надеялась, что к полудню уже буду избавлена от мучений, – печально сказала она и вдруг, бросившись к своему тюремщику, прошептала: – Я невинна! Невинна, невинна! – Анна пылко повторяла это слово, схватив Кингстона за руку и сильно сжимая ее, а потом ее настроение резко сменилось, что было ей свойственно, и она спросила: – Это очень больно?

– Нет, – вяло ответил комендант. – Все закончится мгновенно. Боли не будет, вам предстоит изысканная процедура.

Она обхватила свою шею руками.

– У меня тонкая шея! – воскликнула она. – А топор такой толстый и грубый.

– Разве вам еще не сообщили? Король постарался избавить вас от топора. Он послал во Францию за фехтовальщиком.

– Ах! – По лицу ее скользнуло легкое подобие улыбки. – Король неизменно относится ко мне как добрый суверен и благородный господин. – Она расхохоталась ужасным, пронзительным смехом, который оборвался так же внезапно, как начался. – Вы можете передать его величеству мои слова?

Кингстон кивнул.

– Скажите, что ему неизменно удавалось осыпать меня благодеяниями: возвысив мою скромную долю, он сделал меня маркизой, затем королевой, и вот, когда на земле не осталось более почетного титула, он решил подарить моей невинной душе корону святой мученицы.

И она изящно склонила голову.

– Никогда я не видел осужденных, которые ждали бы смерти с безмятежной радостью и удовольствием, – пораженный силой ее духа, пробормотал он про себя.

Тюремщик уже направился к выходу, но его остановил ее голос.

– Господин Кингстон! Господин Кингстон! Людям ведь не составит труда подыскать для меня новое прозвище. Вероятно, теперь я стану на французский манер... la Reine Anne sans tкte... или попросту Безголовой королевой Анной!

В суеверном страхе он захлопнул за собой массивную дубовую дверь, но она не могла заглушить резкий смех обреченной.

Все это потом рассказывал мне сам комендант. А на казни я присутствовал вместо короля. К полудню Генрих облачился во все белое. Я не осмелился спросить почему, но он выбирал одежду с такой скрупулезной сосредоточенностью, словно исполнял тайный ритуал. Он вел совершенно затворническую жизнь последние три дня, начиная с казни пятерых придворных и заканчивая ветреным грозовым днем, когда ожидалось прибытие фехтовальщика из обители Святого Омера, но корабль из Кале задержался. А теперь Гарри дотошно и методично готовился нарушить уединение. Он держался невозмутимо, но меня потряс его вид. За эти три дня он постарел лет на десять.

– Сходи туда вместо меня, – велел он. (Не имело смысла уточнять, куда именно он посылает меня.) – Да держи там глаза и уши открытыми. Потом все мне расскажешь. Я отправлюсь в Вестминстер. Возможно, проедусь верхом.

Да, свежим майским утром любо-дорого прогуляться, луга уже приукрасились цветущими фиалками и мятой. А с юга дул теплый ветерок.

Для смерти в такое утро потребуется исключительное мужество.

В полдень открылась дверь покоев королевы, и Анна вышла в сопровождении своих единственных подруг, сестры Томаса Уайетта и Маргарет Ли. Безупречный и изысканный наряд напомнил всем об уникальной способности королевы – при желании излучать красоту. Нас поразили и румянец ее щек, и сияние глаз; она выглядела цветущей и оживленной в сравнении с собравшимися на лужайке людьми. Лица у них были скорбными.