Эти фантазии не дают покоя. Плоть твердеет и наливается кровью. Маленькое светлое чувство, понятное и обоснованное с точки зрения морали, превращается в животный клич, который зовёт окунуться в бездну зверя. И грань, разделяющая тайные желания и их живое воплощение, удивительно тонка — не толще пергаментного листа. Однако переступить её сложно, а подчас невозможно по причине всё той же морали, которая утверждает, что единожды переступив, никто не останется прежним, незапятнанным, чистым. Реализованное желание обольёт человека жирным слоем неодобрения и стыда. Так что формально чисты и непорочны лишь те, кто всего-навсего бредит пороками. А бредят ими все. Даже те, кто утверждает обратное. Я слишком долго наблюдал за смазливыми соседками, матерями троих детей, их благопристойными мужьями и подрастающими дочками, чтобы сделать совершенно очевидный вывод — им всем есть отчего краснеть. У каждого из них в подсознании разверзнута собственная бездна, где живёт персональный зверь. У кого-то — кролик, у кого-то — тигрица, у кого-то — гигантская похотливая горилла. В любом случает это зверь из дикой природы, и в какой-то момент он может издать свой клич, потребовать накормить его жестокостью и страстью, почти вытравленных из рафинированного бытия приличного человека.

Так что лучше не заходить в один лифт с незнакомцами. Ведь ещё неизвестно, в ком первым и какой именно зверь проснётся. Чей зов окажется сильнее в заданный промежуток времени. Звериная жестокость заложена природой и часто срабатывает как магнит. Особенно в тесном пространстве.

3. Глава 1 (Ч.1)

Я хорошо помню тот день: июньский, солнечный. Он наполнял обманчивым светом тусклую жизнь нашего маленького района. Грязные пятиэтажки раскрашивались золотыми бликами, сочная зелень деревьев оттеняла серость брошенных на растерзание судьбы лиц местных жителей. В такие дни бабули, уже скопившие немного долларов себе на гроб, выходили на улицу и занимали места на покосившихся лавочках с самого раннего утра. Они делали вид, что ещё живы и интересуются окружающим миром, который не собираются покидать. Наверное, им самим в эти моменты хотелось верить, что они так же молоды, как свежие листочки на дворовых тополях и каштанах. В самом деле бабулям было не так уж много лет. Однако старость поселялась здесь преждевременно. Дети считали стариками всех, кто не работал и прозябал на лавочках. Среди них часто можно было увидеть того страшного, изуродованного раком горла мужика со свистящей трубкой в шее. Он не разговаривал, а только хрипел через эту трубку. Но, должно быть, бабулям льстило его внимание. И они с горячностью докладывали ему о последних сплетнях района.

Я прошёл мимо лавочек, поздоровался с сидящими. Я направлялся в библиотеку. Мне двенадцать, и, в отличие от своих сверстников, обожаю читать. Читаю всё подряд: классику, фантастические романы, ужасы. Ужасы я любил в первую очередь. Но в тот день я целенаправленно шёл за очередным номером журнала «Новая Польша». Там всегда публиковали неоднозначные диссидентские статьи о польском взгляде на Россию. А ещё можно было наткнуться на увлекательные рассказы иммигрантов и репатриантов. Мне хотелось быть в курсе культурной жизни этой небольшой европейской страны, потому что моя мать — этнографическая полька, выросшая в приёмной белорусской семье, которая переехала из Минска в Москву задолго до моего рождения. Уже тут, в столице, мать познакомилась с отцом. Ей едва стукнуло восемнадцать, когда родился я. В тот день моей матери исполнилось бы тридцать. Но год назад отец сказал, что мама предала родину в лице нашей семьи и укатила в Варшаву. Я был уверен, что мама хотела забрать меня с собой, потому тоска по ней и незнакомой стране превратилась для меня в страсть ко всему польскому. Однажды, случайно обнаружив в библиотеке этот журнал, я стал подолгу засиживаться в читальном зале. Домой я его принести не мог. Отец бы меня убил. Однако в читальном зале я мысленно улетал туда, где сейчас, возможно, находилась моя мама.