- Сука, - сам не замечаю, как со всей дури впечатываю кулаком в лавку.

   Блядь, этот урод таки, кажется, сломал девочку, - такой потерянной я ее в жизни не то, что не видел, даже представить себе не мог.

   - Хочешь, я ему морду начищу? От души, а, Мил?  

   - Не надо, не хочу. Ничего не хочу, Антон, - всхлипывает, еще крепче обхватив себя руками. – Сама виновата. Поверила ему. Во все то, что он рассказывал. Что с женой вообще на разных квартирах давно живут и месяцами не видятся, что брак их был чисто фиктивным с самого начала, и что… В общем, я поняла, что так все и останется. Кроме участи тайной любовницы мне с ним, похоже, ничего не светит. Никогда он с ней не разведется, да и я уже совсем не уверена, что их брак на самом деле только на бумаге, - иначе он бы так себя не вел и мы бы не прятались постоянно, да ведь?

   Вскидывает на меня свои невозможные, огромные глаза цвета осеннего неба, - и у меня все внутри сжимается от этого безнадежного отчаяния, которое светится у нее в глазах даже сквозь плотный поток дождя.

   Мила так впивается в меня глазами, как будто ждет от меня правильного ответа, как будто вот от него сейчас зависит все, что будет с ней дальше, ее окончательное решение, которого она явно все еще не приняла.

   Мне ли не знать, как иногда дверь вроде и закрывается, захлопывается за тобой или за другим человеком, - а ты все ищешь какую-то щелочку в этой захлопнувшейся двери, и веришь, что обратный шаг еще существует, что все еще не закончено, не потеряно окончательно, и, блядь, просто не знаешь, как поступить.

   Потому что есть решения, от которых зависит вся дальнейшая жизнь, вся судьба. Вот например тот самый ухажер Таисии. Его решением было отступить, - хрен знает, из-за чего так вышло, - и вот результат, - она так и осталась одна. А ведь, судя по следам былой красоты, в юности она была красавицей! Наверняка ведь были и другие, - но, увы, когда рядом не тот человек, это на самом деле в сотни, в тясячи раз больнее, чем полное одиночество.

   Я знаю. Потому что пробовал. Потому что будто ножом режет, когда вбиваешься в чужое тело, а перед глазами, - лицо той, которую любишь. И так отвратно в этот момент становится, что хочется нажраться в хлам и света, блядь, белого, не видеть!

   Только вот – нет у меня правильных ответов, Мила.

   Ни для тебя, ни для себя, - ты уж прости. Знал бы, - не бродил бы сейчас под дождем, чувствуя, как ледяная влага струиться за воротник.

   - Пошли, - протягиваю ей руку, помогая подняться с лавочки. – Нечего здесь сидеть. Заболеешь для полного счастья.

   - Не могу, - качает головой, а губы кривятся от нового потока слез. – Куда мне идти? Дома, на квартире, - Полина, а я меньше всего хочу сейчас с кем-то разговаривать, особенно с подругами. Она же и остальных позовет, утешать меня начнут, а мне… Мне сейчас одной побыть хочется, - судорожно всхлипывает, когда прижимаю ее к себе, гладя по промокшим уже волосам. – Никого видеть не могу. Просто не могу, понимаешь?!

   Эх, Мила, если бы ты знала, как сильно я сейчас тебя понимаю! Мы с тобой – просто два одиночества, заблудившиеся под этим проливным дождем! И не то, что от других, - от самих себя , от жизни собственной – убежать хочется на хрен, затеряться, - лишь бы не чувствовать этой дыры в сердце! Вообще не чувствовать, - хоть бы на время! А еще лучше – проснуться и понять, что все это – не с тобой, что все – приснилось.

   - Ко мне пойдем, - шепчу, чувствуя, как тянется ко мне, цепляясь оледеневшими руками за воротник легкой куртки. – Ванная и вторая спальня в твоем распоряжении.  И разговорами обещаю не донимать.