– Благодарю вас.

Минуты через три вышел дядька-раздатчик

– Чего тебе? Жрать нет.

– Я не жрать. Подарочек принес. Отойдем?

– Интересно. Пойдем.

За углом я махнул Солдату.

– Вот, наша благодарность.

Черп недоверчиво глянул на этикетку, аккуратно свернул пробку (зашипело, приятно запахло яблоками), сделал пробный глоток.

– О, как здорово! Еще есть?

– Нет. Найдем – принесу. А журналы не нужны?

– Нет, эти я не люблю. «Колониан географикс» попадется – тащи. Люблю про путешествия. А эти Борову отдай, он сейчас с корешем перетрет и подтянется.

– Хорошо. А не подскажете, где бы нам водичкой разжиться – вещички постирать.

– Чего?

Мужик с изумлением смотрит на нас.

– Ты какой-то неправильный. Первый раз вижу, чтобы стертый хотел вещи постирать.

– Не знаю, Черп. Так как насчет воды?

Дядька задумался.

– В три ночи для завтрака набирать будем. Днем дать не могу – запрещено, законники следить будут. А как ты к трем ночи подойдешь?

– Это моя проблема. Куда и сколько тары можно взять?

– Тары сколько унесешь. А подходить… Вон к тому углу. Если опоздаешь – уходи, ничего не получишь.

– Понял, буду.

Черп, кивнув, отошел. Вот и Боров.

– Уважаемый, вам журналы нужны?

– Ха, ты меня второй раз удивил, зомбачок. Давай. О, отличные телки! И за что это так?

– За закон у карьера.

Бандюк расплылся в улыбке.

– Да, Шило конкретно попал. И поделом ему, не люблю борзых.

– Я еще хочу журналов принести. Как вам отдать?

– Слушай, зомбачок, говори просто – на «ты» и «Боров», забодал своей культурой. А журналы – да хоть в обед, спроси у любого из наших законника Борова.

– А как правильно обратиться, чтобы дубинкой не схлопотать?

– Да так и спрашивай: «законник». Мля, своим скажу – оборжутся – вежливый зомбак. Ты кореша своего нормально базарить, в натуре, еще не научил?

– Еще нет, законник Боров. Так мы пойдем?

– Канай, канай, вежливый зомбачок.

Уф, кажется, дело сделано.

По пути в шалаш вспоминал разговор с Боровом – что-то в нем показалось странным. Так, кажется, уловил – вместе с бандитским лексиконом проскакивает и нормальная человеческая речь. Черт, сужу ведь по своему миру. Неизвестно, как все обстоит здесь.

Я сижу у шалаша и в свете заходящего солнца изучаю в маленьком зеркальце новое лицо. Рядом, стараясь заглянуть через плечо, ждет своей очереди Солдат. Ощущения, мягко говоря, спорные. Все, что ты чувствуешь своим – чужое. И любая гримаса в зеркале это подчеркивает. Не урод, не красавец, худое, но уже не болезненное (вон, даже румянец угадывается) нормальное лицо. Сколько лет? Двадцать, двадцать три. Не мое. Хотя взгляд, да и цвет глаз… Это да. Мысленно поблагодарив предшественника и пожелав ему Рая (распадающаяся оболочка, боль и безумие искры), отдаю зеркало напарнику. Он поймал взором отражение, улыбка стала шире, а потом стала уменьшаться. Сосредоточенно наморщившись, с болезненной гримасой, напарник что-то вспоминал. Вдруг резко вскочил, уронив зеркальце, обвел потрясенным взглядом мусорный пейзаж, шагнул ко мне.

– Сеант!

Уткнувшись в плечо, Солдат горько плачет. Худое тело сотрясается от рыданий. Я осторожно, обходя шишки, глажу его по голове:

– Успокойся, братишка. Не плачь, ты же Солдат.

Наконец слезы иссякли. Сначала неуверенно, потом привычно, он немного смущенно улыбнулся. Из глаз ушли глубинные прояснение и ужас, отравленное в лабораториях сознание личности снова легло в забытье на дно души. Бедный парень. Не бандюк, не мразь человеческая, стал расходным материалом, использован и выброшен на свалку. Мир процветающего фашизма. «Неграждане третьего разряда». Твари.