– Ага, Герман Густавович. Мало ли. Тут вы правы. Только их высокородие господин подполковник пишет, будто в Главном управлении чинуши на вещах сидят. От писарей до генерал-майоров. И будто бы уже даже баржи с пароходами расписаны – кто на каком в Томск поплывет…

– В Томск? – дернулся я, расплескивая пенное по серой, давно нестиранной скатерти. – Точно в Томск? Может, в Тобольск?

– Сказывает – в Томск, – хмыкнул богатырь. – И еще, доносит, мол, в Омске уже и новый наш губернский воинский начальник ледохода дожидается. Цельный генерал-майор! Поликарп Иванович Иващенко.

– А наш Денисов что?

– А Николая Васильевича – наоборот, в штаб военного округа, к Хрущеву.

– Чудны дела твои, Господи.

– Дык!

– Генерал-майор, говоришь, – потер подбородок. Не помогло. Вопросов все равно оставалось больше, чем ответов. – У нас и полковник-то не особенно себя утруждал… Наш, Томский, батальон да еще один, Барнаульский – вот и все войско в губернии. Ну, если, конечно, вашего Двенадцатого казачьего полка не считать… И рекрутов едва ли на роту каждый год набирается. Что тут целому генералу делать?

– Так ведь прежде, ваше превосходительство, у нас и крепостей в губернии не было, – подбоченился Безсонов. – А где крепость, там и пушки.

– Ты про Чуйскую, что ли? Что-то мне, Степаныч, слабо верится, что военное ведомство наш форт приграничный решится в реестр укреплений внести. Китайцы – народ хоть и гордый, а смирный. Воинов их ты сам видел – не нам чета. Укрепление, что Андрей Густавович выстроил, к серьезной войне и не предназначено. Я бы еще понял, если бы в наш Томск таможенное управление из Иркутска перевели. Или отдельное, Западносибирское повелели создать. А тут – генерал в воинских начальниках… Странно это все и непонятно.

– Вот и я о том, Герман Густавович, – ловко орудуя толстыми пальцами-сосисками, казак сгреб наполовину полные еще кружки и долил почти не пенящееся пиво до краев. Еще один вопрос, всегда меня занимавший! Вот почему, спрашивается, самая высокая и плотная пенная шапка только в первой кружке? А во всех последующих – только если напиток становится слишком теплым, чтобы его приятно было пить?

– Ну ладно, – в задумчивости, не дождавшись нового, следующего тоста, отхлебнул и глянул на богатыря. – За новости – спасибо. Только мне вот что так и непонятно, Астафий. Чего это ты решил в светлый Христов праздник все бросить – и верхами отправиться меня искать?

– Дык как же, ваше превосходительство! – аж поперхнулся сотник. Полный рот квашеной капусты, так что часть даже наружу свисает. – Вы же… Как же…

– Я теперь не губернатор и не государев человек, – продолжал я пытать растерявшегося казака. – И ты мне больше не слуга. И все-таки – мороза не побоялся…

– А правду ли бают, Герман Густавович, будто Гришку нашего Потанина, ордер приходил, дабы в кандалы его заковать, да в Омск везти, а вы не послушались?

– Правда, – кивнул я. – И Потанина, и еще нескольких молодых…

– Как же это?! – Богатырь с такой силой звезданул по двухдюймовым доскам, из которых была собрана столешница, что те даже взвизгнули. – Батя-то евойный, Николай Ильич, у нашего старшины Васьки Буянова в командирах был, когда они посольство ханское в Коканд провожали. И потом тоже, когда слона вели…

– Кого вели? – Я решил, что неверно расслышал.

– Животная такая, здоровенная – слон именуемая. Навроде коровы, только с трубой на носу и больше разов этак в пять…

– Я знаю, что такое слон, Степаныч… Я не понимаю только – откуда у отца нашего Потанина слон взялся?

– Дык хан Кокандский эту скотину нашему императору Николаю и подарил, – пожал плечами сотник. – Здоровуща, страсть! В телегу не посадишь, копыты вот такенные, а ходит еле-еле. Чуть не зазимовали казачки в Черной степи из-за этой твари.