– Ты даешь! Неужто днем не выспался? – развеселилась Яна.

– Рожденный делать давать не может, – назидательно сообщил Калугин. – Но вообще-то ни фига не выспался, – пожаловался он. – Приспнул, как с горки съехал, а проснулся в собственном соку. Консервы – и те лучше себя чувствуют. Меня как с лестницы спустили – все суставы ломит. Утром больничный попрошу.

– Лучше пива выпей, как доктор говорю, – улыбнулась Яна.

– А то! Одно другому не мешает. Грешным делом, я-то прямо сейчас хотел бутылочку купить, так ларек, зараза, не работает. Вроде круглосуточный, а времени, – он глянул на часы, – всего без двадцати час. На-кася – ни фига наш сервис не фурычит. Ну, я про этот, ближайший, который на углу; знаешь, нет?

– А то! – передразнила Яна. – Я сама же только что рядом проезжала. Удивительно, как мы разминулись. Правда, я дворами выскребалась, а ты, поди, с проспекта выворачивал… Кстати, а с чего ты за рулем пьянствовать удумал?

– А то сама не знаешь… И потом, – напыжился Калугин, – я за рулем не пью – я, чтоб выпить, из машины выйду. Так – пожалуйста, а за рулем ни-ни. Что же я, по-твоему…

– По-моему, ты пижон, – ворчливо заключила Яна. – Пошли уже, словцо ты неприличное, посмотрим, какие нам с тобой пакости Алиса приготовила. Ох, ужо она напринимала!

Но на этот раз Яна промахнулась. Алиса ничего не приготовила, более того – диспетчерская вообще была пуста. На столе, осипшая от долгого лежания, зудела снятая с телефона трубка. Со значением переглянувшись с Яной, Калугин изобразил на диво препохабную улыбочку. Кто бы спорил, каждый понимает всё в меру своей собственной испорченности, но – что занятно! – понимает правильно. Ларчик открывался очень просто: пользуясь отсутствием коллег, Гайтенко и Цуцко уединились где-то в укромном уголке, пустив работу побоку. По-своему комичная половая связь ярой ревнительницы дисциплины и поборника коммунистической морали была на отделении – не притчей, нет, но сплетней во языцех. Тоже в целом история привычная, а как заметил один не слишком деликатный литератор…

Впрочем, не суть, что он заметил, поелику Калугин всё равно высказался изощреннее (чтобы не сказать, что извращеннее), а в качестве постскриптума душераздирающе зевнул:

– Ну чего – взяли-разбежались: мальчики налево, девочки направо, на фаянс и в люлю?

– Расползлись, за Алису я на телефон не сяду.

Раззевавшись так, что виден стал желудок, Калугин отправился в водительскую, оно же – кучерскую. Яна оставила на диспетчерском столе сигналку с указанием времени визита и пометкой «двери не открыли». Было у нее поползновение положить трубку на рычаг: «занято» – одно, «не подходят» – совсем другое дело. Этакая маленькая месть: попадись какой-нибудь настырный пациент, предъяви претензию – ох потом Алисе бы досталось! Подленькая месть, Яна с какою-то брезгливостью, словно насекомое, смахнула эту мысль и ушла в комнату для отдыха. Там она наконец-то сковырнула туфли, с наслаждением вытянулась на своем топчанчике – и на этом очень длинный день по существу для Яны завершился.

Яна – это я, если кто не помнит.

Яна – это я, а дежурство – оно и в самом деле получилось каким-то очень длинным. Хотя, если беспристрастно разобраться, ничего из ряда вон особенного со мной не приключилось. Дежурство как дежурство, в общем-то обычное вполне. Бывало лучше, бывало хуже, паче чаяния ночью я даже исхитрилась выспаться.

Сдав смену, я заехала домой, быстро привела себя в порядок, переоделась и – о счастье-то какое! – переменила обувь. На предстоящий день – а он снова выдался на удивление погожим – у меня никаких определенных планов не было. Захотелось просто прогуляться, слегка развеяться, может быть, куда-нибудь зайти. Куда – сама не знала, на ходу решила в Эрмитаж. Со мной случается, всё-таки я чуть провинциальна. В который раз потянуло к импрессионистам: Ренуар, Коро, Моне, конечно же Роден, особняком – Матисс… Право, если б не Париж, им бы стоило родиться в Петербурге – городе не черт, а впечатлений, света, а не цвета, настроения, а не – слова не найду – ну да построения хотя бы…