Аня неспешно собралась, вышла из душа и направилась к выходу.

– Ань, смотри, художник-то твой, как собачонка тебя все ждет! – заржал Федор, что еще недавно пускал слюни на маты от ее пропущенного.

– Федь, не заставляй меня делать тебе больно, ок?

– Да ладно, чего ты, мы ж шутим.

– Я? Нет!

– Потрахалась бы, что ль! Злая, как псина!

– Я тебя сейчас трахну, но тебе не понравится!

– А если понравится?

– Пока, Федь! Не болей!

– И тебе до свидания!

– Никаких свиданий у нас не будет. Не для тебя мама ягодку растила.

Федор промолчал, а Аня поймала себя на мысли, что не дала в обиду художника, то есть полупокера. Не к добру все это. Не к добру.

– Тебя как звать-то? – спросила Аня у бедолаги.

– Родион.

– Имя-то у тебя вон какое мужицкое. Ого-го. Родио-о-о-о-о-н. А ты вон какой дохленький! – Аня слегка ударила по плечу, так сказать, по-братски, но художнику этого хватило, чтобы его бренное тело переместилось на полметра.

– Давайте я вам покажу свою мастерскую. И мы там все обсудим.

– Родя, ты меня сейчас в подвал какой-то затащить собрался? – засмеялась Анька и как-то буднично сообщила: – Ты смотри у меня, если ты насильник там какой, то я тебе все зубы повыбиваю.

– Да нет, что вы, Анна, Анна, что вы. Я к вам исключительно с творческим интересом. Лик ваш превосходный идеально ляжет на холст. Да и не подвал это. Бывшее помещение швейного цеха.

– Так это ж вон за тем домом, я знаю.

– Ну да.

– Ладно, маньяк, веди в свое логово.

Старое красное кирпичное здание раньше принадлежало швейной фабрике, а теперь тут чего только нет. Магазинчики с ширпотребом. Ломбард. Рюмочная, у которой всегда терлись забулдыги. И Родина мастерская. На железной двери, что отделяла ее от внешнего мира, присутствовало тоже своего рода искусство. Наскальная живопись, оставленная каким-то недорослем, в виде детородного органа. А чтобы замысел уличного художника был интерпретирован в верном русле, снизу он так и подписал: «Хуй!».

– Нам сюда! – копошась в замочной скважине, сказал Родя.

– Какая-то хуевая у тебя дверь! – хохотала Аня.

– Да я закрашивал, а они снова рисуют. Я решил не обращать внимания.

– А если по щам малолеткам надавать?

– Ой, что вы, что вы, Анна. Они ж дети!

– Постарше станут, потом тебя же тут гопнут, а ты все будешь говорить: «Они же дети!»

– Проходите, Анна! – он галантно придержал для дамы дверь.

– Слышь, маньячелло! Давай-ка ты первый пойдешь! А то дашь мне по башке чем-нибудь тяжелым и все, пиши пропало.

– Да вы что-о-о? Я… никогда!

– Да ладно тебе, не пыхти! Пошли уже!

За длинным темным коридором с мигающей лампочкой, как в самом заправском триллере, была лестница, которая вела на второй этаж. После нескольких минут, проведенных в темноте, глаза Ани не сразу привыкли после попадания в светлую комнату с большим окном, выходящим на внутреннюю территорию бывшей швейной фабрики.

В мастерской, говоря по-русски, был конкретный срач, который Родя называл творческим беспорядком. Какие-то треноги, недорисованные, вернее недописанные картины, холсты, краски, грязные кисти.

– Ну вот тут я и творю. А вот здесь, – он забежал на небольшой постамент и с восторгом сообщил: – здесь вы будете мне позировать.

– А чего делать-то?

– Просто сидеть и не двигаться, а мастер сделает свое дело.

– Ты это не выебывайся, мастер!

– Милочка моя! Вы так мило материтесь, даже нисколько не режет слух.

– Еще раз назовешь меня милочкой своей, слух твой прорежет моя нога.

– Анна, отбросьте агрессию и погрузитесь в творческий поток. Смотрите, как же это прекрасно! – Родя закружился вокруг своей оси.