– Зачем?
Дима склоняет голову и улыбается так, что слезы градом льются из моих глаз. Он ничего не произносит вслух, но все и так читается по глазам: «Потому что ты моя сестра. Потому что люблю тебя». Недавний обжигающий огонь злости и обиды вдруг становится маленьким пламенем, не причиняющим дискомфорта. Воспоминания не стереть, некоторые ошибки не исправить, но каждая новая секунда дает шанс и выбор. Кем ты хочешь быть? Что чувствовать? Куда идти?
Протягиваю руки, кисти такие тяжелые, но я пересиливаю себя, делая крошечный шаг вперед. Обнимаю Диму и прижимаюсь ухом к его груди. Он гладит меня по спине и облегченно выдыхает. Наверное, это самое искреннее проявление чувств за последние десять лет.
Нам всем было непросто.
– И ты… и ты меня прости, Дим. Я даже не знаю, что еще сказать.
– А ничего не говори. Мне не нужно твое раскаяние.
– А вот мне твое было нужно. Все-таки я эгоистичная…
– Ну и ладно, – отмахивается он. – Эта черта не так уж и плоха, если пользоваться с умом. Мне, как старшему брату, куда спокойнее знать, что никто не сможет тебя обидеть. Тут уж скорее ты сама в блин раскатаешь, кого захочешь.
– Я слышу нотки гордости?
– Еще бы!
– Мне этого не хватало, – с нежностью произношу я. – Может, найдем какого-нибудь гипнотизера и перепишем воспоминания? Так нам точно станет легче. Потому что все эти разговоры… просто ужас какой-то.
– А может, попытаемся наладить все своими силами, пока ты здесь? У нас вроде неплохо получается.
– Да? Зайди на кухню и подумай еще раз.
– Ох черт! Как твоя нога?! – Дима встревоженно отстраняется и смотрит вниз. – Твою ж… выглядит ужасно. Давай все-таки в больницу съездим?
– Поцелуй, и все пройдет.
– Прямо туда?!
– А шо такое, старшенький? Уже передумал меня жалеть? – смеюсь я, слипшиеся от слез ресницы щекочут веки, а тело ватное, словно я выпила ящик вина.
Дима широко улыбается, его ладони скользят по моим плечам:
– У коровки боли… у собачки боли… а у Дианочки, моей сладкой лапочки…
Запрокидываю голову и зажмуриваюсь:
– Это ужасно-о-о! Дима, прекрати!
– Эй! Это лучшее обезболивающее, которое я знаю!
– Мне жаль твоих детей.
– Отдам их на воспитание бабушке.
– Отличный вариант, – киваю я и вдруг испуганно распахиваю глаза, вернувшись, наконец, в реальность. – Черт! Утка в духовке!
– Если мы спалим дом…
Закидываю руку брату на плечи, и мы возвращаемся на кухню, но так и замираем в дверном проеме. Марк сидит за столом посреди беспорядка и ест утку руками прямо с противня.
– Что? – спрашивает он, сжимая в масляных пальцах кусок мяса. – Думали, я ждать буду, пока вы там наоретесь?
POV Марк
Нажимаю кнопку запуска на посудомоечной машине и вздыхаю, глядя на грязный пол. Эта чокнутая семейка и меня скоро с ума сведет. Достаю из шкафа швабру и принимаюсь оттирать с плитки остатки соуса и кровавые пятна. Терпеть не могу убираться, но это лучше, чем провести черт знает сколько времени с Дианой наедине. Пусть Дима с ней возится, это его обязанность, а я лучше уборщиком поработаю. По крайней мере, я не хочу трахнуть швабру.
Вспоминаю растерянные голубые глаза, полные слез, и с силой вдавливаю тряпку в пол. Значит, отец Димы и Дианы сидел на наркотиках? Я не знал, Дима точно раньше не упоминал об этом, и, наверное, неудивительно. Так себе бэкграунд. Даже затрудняюсь сказать, что лучше… иметь такого отца или не иметь никакого вовсе? Кому из нас больше повезло? А может, мы все проиграли в лотерее на счастливое детство?
– Ничего себе! Рождественский за уборкой? Снег пойдет!
Молчу, продолжая сгребать осколки.