Будильник затрещал над самым ухом. Маша вздрогнула, мгновенно проснулась, но лежала еще какое-то время, не открывая глаз. А будильник продолжал надрываться, раскручивая старую спираль в облупившемся теле.

Он был ее наследством – старый, не ломающийся будильник, исправно отсчитывающий Машины сиротские годы. Каждый вечер она заводила его, а утром слушала оглушительный треск. Еще она унаследовала деревянную рамку со старой поблекшей фотографией, на которой двое взрослых счастливых людей держали за руки маленькую кудрявую девочку. Взрослыми были ее родители, кудрявой девочкой – она сама. Еще имелся чемодан, будто бы кожаный и дорогой. Она слышала, как шептались воспитатели. С ним она приехала в детский дом, когда ее родителей накрыла лавина в горах. В чемодане была ее одежда, пара кукол, будильник и рамка с фотографией. Этот чемодан сейчас хранился на антресолях в квартирке, которую Маша получила, выйдя из детского дома. Правильнее сказать, она ее выбрала.

Квартирка была небольшой, меньше, чем у Тани. И не в новом доме. Санузел совмещенный. В кухне едва поместились холодильник, газовая плита, стол и пара тумбочек. Прихожая полтора на полтора метра. Но вот комната…

Она в нее влюбилась, едва взглянув. Большая, светлая, с нишей, куда Маша тут же впихнула кровать, накрыв ее толстым шерстяным ковром. Ковер ей подарила нянечка тетя Соня, полюбившая Машу, как свою родную дочку. Все советовала на стену повесить, но Маша постелила на кровать, сочтя, что ковер на стене – не современно. Совсем недавно – весной – в комнате появился большой шкаф с зеркальными раздвижными дверями. Он ей очень нравился.

– Зачем тебе такой большущий шкаф, он же почти пуст. Вещичек-то никаких нет. Деньги на ветер, – укоризненно качала головой тетя Соня, навестив как-то свою любимицу. – И телевизор такой большой зачем? За эти деньги два бы купила: один на кухню, второй в комнату.

Может, и верно она все советовала – добрая, старая, мудрая тетя Соня, опекавшая Машу все сиротские годы. Но она не слушалась, делала все по-своему. Кровать под толстым шерстяным ковром. Большой, почти пустой шкаф. Огромный телевизор на стене. И…

И подвесное плетеное кресло на лоджии. Оно было таким дорогим и ненужным приобретением, что тетя Соня просто глаза закатила и пальцем у виска покрутила.

– Совсем свихнулась, девочка моя, – проворчала она и тронула ветхую раму. – Лучше бы окна поменяла, свистит из всех щелей.

Но в кресло послушно уселась и просидела в нем почти час – все то время, что они пили чай и разговаривали.

– Удобно как, детка, – погладила белоснежное плетение подлокотника тетя Соня, выбравшись из кресла. – Сидела бы, да сидела. Правильно сделала, что купила! Мы, старики, мудры задним умом. А по молодости, помню, на первую зарплату приемник себе купила, хотя сапог не было. Правильно, Машенька! Молодец. Должна ты пожить хоть теперь в удобстве и комфорте. Нужные вещи покупать очень скучно…

Это было летом. А осенью тетя Соня умерла, оставив Машу совсем одну. Таня не в счет. Они хоть и считались подругами, и работали вместе, и койки в детдоме стояли рядом, но по-настоящему близки никогда не были. Многое из того, что делала Таня, Маше не нравилось. И ее идеи: как можно быстрее разбогатеть и удобнее устроиться в жизни, казались ей полной утопией.

Сама Маша хотела…

Будильник захрипел и заткнулся – закончился завод. Маша открыла глаза и уставилась на тонкую полоску света от уличного фонаря, делившую потолок ее комнаты ровно пополам. Скинув с себя одеяло, она свесила ноги и села, сгорбив спину. Так она просыпалась, сколько себя помнила. Отслушав будильник и открыв глаза, она садилась, сгорбившись, и сидела еще минут пять, ни о чем таком важном не думая.