Наступило то самое время вечера, когда люди могли заметить отправляющихся на ночную охоту летучих мышей. Когда Брюс добрался до центра города, он различил отразившиеся на фоне тусклого неба силуэты. Зверьки выбирались из самых темных уголков Готэма, чтобы присоединиться к своим сородичам.

Брюс испытал знакомый приступ ностальгии. Его отец как-то сказал, что во всем Готэме едва ли найдется более подходящее место для летучих мышей, чем их усадьба. Уэйн до сих пор помнил, как сидел в детстве на крылечке возле дома, позабыв об игрушках, и с раскрытым ртом наблюдал за тем, как на закате тысячи зверьков огромным роем взмывали в небо. Отец говорил, что каждая мышь обладает индивидуальным сознанием, и все же вся стая умудрялась перемещаться удивительно синхронно.

При этом воспоминании Брюс покрепче сжал руль. Его отец должен был сейчас быть здесь, сидеть рядом с ним на пассажирском сиденье и вместе с сыном наблюдать за летучими мышами. Но это, естественно, было невозможно.

Чем ближе юноша приближался к центру, тем мрачнее становились улицы. В конце концов небоскребы полностью скрыли заходящее солнце, погрузив город в тень. Брюс миновал башню Уэйна и финансовое здание «Секо», по соседству с которым на бульварах кучковалось несколько палаток. Какой разительный контраст – столь явное проявление бедности в такой близости от роскошного маяка финансового мира. А неподалеку, под наполовину отремонтированным Готэмским мостом, хаотично ютилось несколько ветхих, бедных домов.

Во времена детства Брюса город выглядел иначе. Брюс запомнил Готэм как внушительные джунгли из стали и бетона. Здесь ездили дорогие машины и козыряли швейцары в черных пальто, царили ароматы свежей кожи, мужской туалетной воды и женских духов. Здесь сверкали лобби изысканных отелей, а городскую гавань освещали палубы ставшей на якорь прогулочной яхты.

Когда рядом были родители, маленький Брюс видел только хорошее. Он не замечал граффити на стенах, мусор в канализации, брошенные тележки, забившихся в темные углы людей и монетки, звенящие в бумажных стаканчиках. Он был беззаботным ребенком, он получал только ту часть Готэма, которую можно было купить за нужную цену, и даже не догадывался, что город способен сделать с теми, кто не может заплатить.

Все изменилось в ту роковую ночь.

Брюс знал, что мысли о родителях будут мучить его в день открытия целевых фондов. Но как бы он ни готовился, воспоминания продолжали оставлять глубокие раны на душе.

Брюс свернул на дорогу, ведущую к Беллингем-Холлу. От тротуара вверх по ступенькам вела красная ковровая дорожка, которую со всех сторон обступили репортеры. Их камеры уже нацелились на подъезжающую машину.

– Мастер Уэйн.

Брюс понял, что все это время Альфред продолжал говорить с ним о безопасности.

– Я слушаю, Альфред.

– Сомнительное утверждение. Вы слышали, как я просил вас назначить на завтра встречу с Люциусом Фоксом? Вам предстоит работать с ним все лето, уже пора хотя бы начать прорабатывать детальный план.

– Слушаюсь, сэр.

Альфред замолчал и наградил Брюса суровым взглядом.

– И ведите себя прилично сегодня вечером. Договорились?

– Я планирую постоять в уголке и не высовываться.

– Очень смешно, мастер Уэйн. Ловлю вас на слове.

– Что, даже не поздравишь меня с днем рождения, Альфред?

Только теперь на губах дворецкого выступила улыбка, смягчившая его суровые черты.

– Поздравляю вас с восемнадцатилетием, мастер Уэйн, – он разок кивнул, – и все-таки вы сын своей матери, раз организовываете такое событие. Марта бы очень гордилась вами.