В первых строках своего напутствия Струве привел изречение философа Моисея Мендельсона (1729–1786) – деда композитора Феликса Мендельсона-Бартольди (1809–1847). Это изречение к 1790-м годам превратилось в крылатое выражение и часто приводилось либо с кратким указанием авторства, либо вообще без ссылки на источник, как и сделал Струве. Бетховен в своих альбомных записях также обычно не указывал авторов цитируемых строк, рассчитывая на полное понимание адресатов, читавших те же самые книги. Между тем напутствие Струве явно перекликается со второй частью записи Бетховена в альбоме Вокке: «Творить добро, где только можно, любить свободу превыше всего; за правду ратовать повсюду, хотя бы даже перед троном» (Wohl thun, wo man kann, Freiheit über alles lieben, Wahrheit nie, auch sogar am Throne nicht verleugnen). Первая часть этой записи давно уже идентифицирована исследователями как цитата из «Дона Карлоса» Шиллера, явно истолкованная молодым Бетховеном как его собственный портрет: «Поверьте мне, пылающая кровь – мое злонравье, юность – преступленье. В чем грешен я? Пускай я бурным вспышкам подвержен, все ж я сердцем добр»[58]. Но относительно процитированного выше продолжения, говорящего о свободе и правде, никаких гипотез пока нет. Эта сентенция явно не придумана самим Бетховеном, а тоже является цитатой, очень близкой по смыслу высказыванию Мендельсона, приведенному в записи Струве. Говоря в своем письме о «строе мыслей» и «чувствований» Струве, Бетховен, несомненно, имел в виду те самые прекраснодушные идеалы, которые распространялись в виде звонких цитат в среде боннских мечтателей эпохи Просвещения – ученых, студентов, артистов, интеллектуалов, молодых свободомыслящих аристократов.

Упомянутый в комментируемом письме боннский юрист Иоганн Райнер Штупп (1767–1825), который по возрасту был немногим старше Бетховена, уже имел ученую степень, но, вероятно, был со студентами на дружеской ноге. Имя Штуппа в опубликованной до сих пор переписке Бетховена встречается лишь однажды, и то не в письме самого композитора, а в письме Вегелера к нему из Кобленца от 28 декабря 1825 года. В этом письме Вегелер, в частности, сообщал Бетховену: «Из наших знакомых: три недели тому назад умер советник Штупп; Фишених – государственный советник в Берлине; Рис и Зимрок – два милых старика, однако здоровье второго куда хуже, нежели первого»[59]. Бартоломеус Фишених, как и Штупп, принадлежал к молодой боннской профессуре прогрессивных убеждений (Фишених был другом семьи Шиллера). О контактах Бетховена со Штуппом мы ничего конкретного не знаем, однако то, что композитор счел необходимым сообщить в 1795 году Струве о его приезде в Вену (к тому же выделив фамилию подчеркиванием), а через тридцать лет Вегелер, в свою очередь, сообщил Бетховену о смерти Штуппа, свидетельствует о том, что между ними могли существовать довольно теплые отношения. Так что это письмо позволяет протянуть еще одну сквозную нить от молодости Бетховена к его поздним годам.

На родине, несмотря на все трудные обстоятельства его юности, Бетховен ощущал себя в кругу единомышленников и мог откровенно делиться с ними своими мыслями и чувствами, как и они с ним. Это показывает краткий, но выразительный пассаж из комментируемого письма, в котором речь идет об утрате родных и об отношении к смерти. Семью Бетховена, в отличие от дружной и любящей семьи Струве, трудно назвать «гармоничным целым». Но вряд ли он был неискренен, признаваясь другу, что горевал не только после смерти матери, но и после смерти отца. Иоганн ван Бетховен умер 18 декабря 1792 года, когда Людвиг уже находился в Вене. Биографы, полагающие, что Бетховен на всю жизнь сохранил стойкую неприязнь, если даже не ненависть к отцу, превратившемуся к концу жизни в жалкого опустившегося пьяницу, не дают себе труд представить, что могло твориться в душе юноши, который в 22 года остался круглым сиротой в чужом городе – без родных, без денег, без близких друзей и поначалу без покровителей