Бхандери на юго-западе, на полпути до границы обзора. Кларк фиксирует его позицию и убирает увеличение, возвращая сонар к прежним настройкам. «Атлантида» и ее окрестности вырастают на экране и…
Секундочку!..
Одиночное эхо в белом шуме помех. Смутное пятно без деталей, неуместная бородавка на одном из круглых переходов, соединяющих модули «Атлантиды». Ближайшая камера установлена на причальном кране в двадцати пяти метрах восточнее и выше. Кларк подключает ее: новое окно, открывшись, высвечивается зернистым зеленым светом. «Атлантида» вся в темных заплатах. Кое-что сияет, как всегда – верховые маячки, отводные отверстия, сигнальные огоньки на трубах озаряют темноту. Но местами свет погас. Там, где светили желто-зеленые лампы, теперь темные дыры и канавы, в глубине которых теплится синее мерцание, едва отличимое от черноты.
«Не работает», – говорят синие угольки. Или, точнее: «Рыбоголовым хода нет».
Шлюзы, ворота причального модуля… Никто уже не играет в «просто меры предосторожности»…
Она меняет наклон камеры, нацеливает ее точнее. Дает приближение: полумрак наплывает, превращаясь из размытого далека в размытую близь. Сегодня плохая видимость: либо рядом проснулись дымные гейзеры, либо «Атлантида» выбрасывает муть. Кларк различает лишь расплывчатый черный силуэт на зеленом фоне – до того знакомый, что она даже не понимает, по каким приметам его опознала.
Лабин.
Он плавает в каких-то сантиметрах от обшивки, подаваясь то в одну сторону, то в другую. Возможно, пытается удержаться на месте, сопротивляясь хитрому сплетению течений – вот только нечего ему там делать. Нет там окошек, через которые можно заглянуть внутрь, нет причин зависать именно у этого отрезка коридора.
Через несколько секунд он начинает перемещаться вдоль обшивки – но так медленно, что это настораживает. Обычно его ласты движутся плавными, свободными гребками, а сейчас чуть подергиваются. Он движется не быстрей, чем сухопутник-пешеход.
За ее спиной кто-то достигает высшей точки. Ын ворчит: «Была моя очередь».
Лени Кларк их почти не слышит.
«Ублюдок, – думает она, глядя, как Лабин скрывается в темноте. – Ублюдок. Взял и сделал!»
Вербовка
Аликс не все понимает насчет «туземцев». По правде сказать, никто из корпов не понимает, но остальные от этого бессонницей не маются: чем больше рыбоголовых уберутся с дороги, тем лучше. Аликс, благослови ее душу, пришла в самую настоящую ярость. Для нее это все равно, что оставить дряхлую старушку умирать во льдах.
– Лекс, они сами так решают, – объяснила однажды Кларк.
– Что решают – сойти с ума? Решают, пусть у них кости превратятся в кашу, так что, заведи их внутрь, даже и на ногах устоять не смогут?
– Они решают, – мягко повторила Кларк, – остаться на рифте, и считают, что цена не слишком высока.
– Почему? Что там такого хорошего? Что они там делают?
Кларк не стала рассказывать про галлюцинации.
– Думаю, свобода. И единение со всем, что тебя окружает. Это трудно объяснить…
Аликс фыркнула:
– Ты и сама не знаешь!
Отчасти это правда. Кларк, конечно, чувствовала притяжение открытого моря. Может, это побег, может, бездна – просто самое лучшее убежище от ада жизни среди сухопутников. А может, и того проще. Может, это просто темная невесомость материнского лона, забытое чувство, что тебя питают и надежно защищают – то, что было, пока не начались схватки и все не пошло вразнос.
Все это ощущает каждый рифтер. Не все из них ассимилируются – пока еще не все. Просто некоторые… более уязвимы. Склонны к зависимостям, в отличие от более компанейских напарников. Может, у отуземившихся в лобных долях слишком много серотонина или еще что. Обычно все сводится к чему-нибудь подобному. Аликс всего этого, конечно, не объяснишь.