– Тридцать пять миллиметров. Вставляю кадр в увеличитель, – объяснил он.

На белой доске, пересеченной рейками из черного металла, появилось изображение, которое Октавия не смогла разглядеть. Эш тем временем рассматривал его сквозь то, что напоминало небольшой телескоп.

– Что это? Ничего не могу разглядеть, – сказала Октавия.

– Со временем разглядишь.

Эш выключил свет в увеличителе, и теперь они оказались в полной темноте, если не считать красноватого мерцающего огонька. Эш вынул из коробки на нижней полке лист бумаги и положил его на доску, закрепив черными рейками.

– Ну, теперь скажи, что ты делаешь, – попросила Октавия. – Мне хочется знать.

– Прикидываю, какого размера сделать фото-графию.

Примерно на шесть-семь секунд он включил свет в увеличителе. Затем быстро натянул резиновые перчатки, приподнял рамку и окунул лист в первый лоток, слегка его качнув. Лист заколыхался и задвигался, словно живой. Октавия не могла отвести глаз от этого зрелища.

– А теперь смотри. – Его слова звучали как приказ.

И почти сразу на бумаге проявились черно-белые очертания. Все тот же диван, только теперь с постельным бельем в квадратиках и кружках. На диване лежало тело женщины. На ней не было ничего, кроме прозрачного неглиже, которое, распахнувшись, открыло темные волосы на лобке и белые, тяжелые, желеобразные груди. Спутанные кудри разметались на белой подушке. Рот приоткрыт, язык слегка высунут, словно женщину задушили. Черные глаза открыты, но взгляд мертвый. Ножевые раны в груди и животе зияли, как ротовые отверстия, из которых кровь сочилась, подобно черной слюне. Глубокий разрез проходил по горлу – и отсюда кровь изливалась потоком. Октавии казалось, что кровь и сейчас продолжает литься, а бьющий из раны фонтан стекает по груди на диван, а оттуда на пол. Фотография покачивалась в лотке, и девушка почти верила, что льющаяся кровь может окрасить жидкость в красный цвет.

Октавия прямо слышала ритмическое биение своего сердца. Наверняка он тоже его слышит. Казалось, в этой крохотной комнате работает динамо-машина.

– Кто это снял? – спросила она шепотом.

Эш ответил не сразу – изучал фотографию, словно проверял ее качество. Потом, мягко покачивая лоток, тихо произнес:

– Я снял. Когда вернулся домой и нашел ее.

– Еще до того, как позвонил в полицию?

– Конечно.

– Но зачем?

– Я всегда фотографировал тетю на этом диване. Она это любила.

– А ты не боялся, что полиция может найти пленку?

– Клочок пленки легко спрятать, а у них были нужные фотографии. Другого они не искали – только нож.

– Нашли его?

Эш молчал. Октавия переспросила:

– Так нашли они нож?

– Да, нашли. Его закинули в живую изгородь за четыре дома отсюда. Столовый нож из нашей кухни.

Руками в резиновых перчатках он вынул фотографию из раствора, макнул в жидкость второго лотка и тут же опустил в третий. Затем включил свет, окончательно извлек фотографию из последнего лотка, дал стечь раствору и, не выпуская ее из рук, почти бегом покинул комнату. Октавия последовала за ним в ванную рядом. Там, в ванне, стоял еще один лоток, в него по резиновой трубке из крана медленно стекала холодная вода.

– Приходится пользоваться ванной. В соседнюю комнату вода не проходит.

– А почему на тебе перчатки? Раствор что, ядо-витый?

– Во всяком случае, для рук не полезный.

Они стояли рядом, глядя, как фотография с кошмарным изображением покачивается и переворачивается под очищающей струей. «Эш все подготовил для сегодняшней встречи со мной, – подумала Октавия. – Он должен был это сделать. Хотел, чтобы я увидела. Это была проверка».