– Это неправда! Неправда! – вскричала Октавия. – Ты не помешаешь нам пожениться. Мне уже восемнадцать.

– Это я понимаю. Но могу и обязана, как мать, указать на возможную опасность. Я знаю этого молодого человека. По долгу службы мне следует выяснить как можно больше о клиенте. Гарри Эш опасен. Он несет зло.

– Так почему ты его вытащила?

– Выходит, ты не поняла ни слова из того, что я говорила. Ладно, вернемся к реальности. Когда ты собираешься выходить замуж?

– Скоро. Может, через неделю. А может, через две или три. Мы еще не решили.

– Вы любовники? Ну конечно, чего тут спрашивать!

– У тебя нет права задавать этот вопрос.

– Прости. Твоя правда. Ведь ты совершеннолетняя. Я не имею права расспрашивать тебя.

– Кстати, мы не спим, – угрюмо заявила Октавия. – Пока не спим. Эш считает, что нужно подождать.

– Как умно с его стороны. И на что он собирается тебя содержать? Как будущая теща я имею право задать этот вопрос.

– Он пойдет работать. У меня тоже есть денежное содержание. Ты его сама определила и не можешь отнять. А еще мы можем продать нашу историю в газеты. Эш считает, это будет интересно.

– Газетам, конечно, будет интересно. Денег больших не заплатят, но кое-что вам перепадет. Могу представить, как это подадут: «Бедный молодой человек ложно обвинен в страшном преступлении. Блестящий защитник. Триумфальное оправдание. Зарождение юной любви». Что ж, можно рассчитывать на пару фунтов. Впрочем, если Эш готов сознаться в убийстве тети, вы вправе рассчитывать и на шестизначную цифру. А почему нет? Второй раз за одно преступление не судят.

Они шли с опущенными головами в сгущавшихся сумерках на некотором расстоянии друг от друга. Венис трясло от переполнявших ее эмоций, и она не могла с ними совладать. Если заплатят, Эш продаст эту историю. Он нисколько не чувствовал себя ей обязанным, да и Венис он не нравился. Эш просто нуждался в ней, возможно, они оба нуждались друг в друге. А после суда, когда они перекинулись несколькими словами, Венис прочла в глазах молодого человека презрение и высокомерие и поняла, что он испытывает к ней не благодарность, а неприязнь. Да, появись у него возможность, он всласть поиздевается над своим защитником. Но почему ей тяжелее переносить мысль о сентиментальной и пошлой статейке, о жалости и изумлении коллег, чем думать о замужестве Октавии? Неужели какой-то частью своего разума – разума, которым так гордится, – она думает больше о репутации, чем о безопасности дочери?

Надо предпринять еще одну попытку. Тем временем они повернули к выходу из сада.

– Есть одна вещь, – помолчав, сказала Венис, – возможно, не самая худшая, но для меня – определяющая. Она объясняет, почему я считаю Эша воплощением зла, хотя редко употребляю это понятие. В пятнадцать лет он находился в детском доме под Ипсуичем. Там постоянно жил один социальный работник, его звали Майкл Коул, и он искренне желал добра Эшу. Проводил с воспитанником много времени, верил, что может помочь, возможно, даже его полюбил. А Эш стал его шантажировать. Пригрозил – если Коли (так он его называл) не будет отдавать ему часть жалованья, он обвинит его в сексуальном домогательстве. Коул отказался, и Эш донес на него. Было официальное расследование. Ничего не подтвердилось, но руководство посчитало нужным перевести Коула на другое место, где бы он не работал с детьми. Это пятно сохранится на нем в течение всей дальнейшей профессиональной жизни – если у него будет профессиональная жизнь. Прежде чем решиться на этот брак, вспомни о Коли. Эш разбивает сердце всем, кто хочет ему помочь.