А еще он мой капитан и командир…

Ненавижу!

Я была уверена, что, будь Ник жив, то непременно поддержал бы меня. А еще лучше — пошел бы и набил лицо этому самовлюбленному лондорцу.

— Ник, если бы ты только был жив, — простонала, падая на койку навзничь.

Я сама была себе противна. За то, что ради карьеры согласилась на это позорное назначение, а не подала в отставку, пока это было возможно. За то, что теперь нахожусь здесь, среди врагов, одетая в их форму. Даже за то, что эта проклятая форма идет мне куда больше, чем земная!

Перевернулась на живот, подтянула к себе подушку и прикусила ее угол зубами, чтобы не закричать.

За то, что так легко поддалась на провокацию Тайлера, я была себе особенно омерзительна. И почему со всеми этими современными технологиями до сих пор не изобрели машину времени? Вернулась бы на час назад и застрелилась…

Я даже не смогла бы сказать, на кого злилась больше: на Тайлера или на себя. Он ведь все верно рассчитал, знал заранее мою реакцию и подловил. А я, тоже хороша, повелась, как девчонка. Да, именно, повела себя как глупая девчонка, Тайлер ведь так и сказал.

Побесившись еще несколько минут, нещадно сминая ни в чем не повинную подушку, я все же пришла к выводу, что саму себя ненавижу даже больше, чем капитана. В конце концов, он ведь на самом деле беспокоится за свою команду и преследует одну цель: доверять штурвал человеку, в котором будет уверен.

Стоп. Я что, его оправдываю?!

Нет, положа руку на сердце, я его вовсе не оправдывала, скорее, в чем-то понимала. Оттого было еще обиднее: признать, что прав лондорец, а не я. Но будь Тайлер хоть тысячу раз прав, зачем он устроил этот спектакль, зачем позволил мне сесть в катер, если видел, что я это делаю не из уверенности в своих силах, а из-за гордыни? Еще и сам полез вместе со мной! А после этого назвал камикадзе меня, кто из нас двоих камикадзе, еще можно поспорить.

И все же Тайлер «сделал» меня уже трижды. Да-да, именно трижды: сначала, когда указал на то, что его команда устроила мне радушный прием, а я смотрела на них свысока (нельзя не признать, что так оно и было); потом, когда вынудил меня переодеться (причем так, что в итоге я признала рациональность его требования); и сейчас, когда он унизил меня и оскорбил, но в то же время я понимаю, что капитан опять был прав, снова был прав…

Прав, тысячу раз прав. Мне нужно спрятать личные переживания куда подальше и забыть о том, что я только временный член этого экипажа, я должна влиться в команду, обязана…

Наконец выпустив несчастную подушку, я села на койке, посмотрела на фото брата.

— Никки, — сил хватило только на шепот, — скажи, будь ты жив, ненавидела бы я лондорцев так, как теперь?

И пусть он не ответил, я прекрасно знала ответ на этот вопрос. Но Ник погиб в глупой войне, затеянной планетой Тайлера, и это уже не изменишь.

***

Несмотря на то что я поняла мотивы поступка Тайлера и в некотором роде признала его правоту, я была не намерена давать ему время для злорадства. Конечно же, капитан и так понял, что задел меня за живое, но не хватало еще, чтобы он узнал насколько. Если Тайлер думает, что теперь я запрусь в каюте и носа не покажу наружу, то он глубоко ошибается.

Не прошло и часа после нашего «памятного» разговора, как я уже собралась, посмотрела в зеркало, пригладила растрепавшиеся волосы, прорепетировала любезную улыбку и вышла из каюты. Если Тайлер мечтал превратить ее в мой карцер, то пусть даже не надеется.

В кают-компании обнаружилась почти вся команда «Прометея», за исключением пилота Бонса, механика Корбеца и медика Коллинза. Кок Кули, само собой, был на камбузе.