– Выглядишь ужасно. И почему, ради всех забытых богов, ты носишь именно это лицо? Я же дал тебе куда более красивые.

Смотри на него, Шестнадцатая. Но ей нелегко давалось не опускать глаза, как она часто делала в разговоре с ним. Она вызывала в памяти ужас на лице ставшего деревяшкой брата – и любовь на лице Уилла. Любовь помогала больше, чем гнев.

– Мне это нравится больше, чем другие, – смогла выговорить она.

– Что, правда? – Игрок улыбнулся, явно забавляясь, будто ему возразила одна из его собак. – Где Лиска? И что за мертвец рядом с ней?

– Он служил Фее: был ее кучером.

– Куда он ее ведет? – Шагнув к ней, Игрок провел пальцами по ее изуродованной щеке. – Так ты отблагодарила меня за жизнь, которую я тебе подарил? Привела ко мне моих врагов?

Она ждала, что он хлопнет в ладоши, чтобы ее кожа треснула. Она уже видела, как он проделывал это с другими и их лица рассыпались в труху, словно дешевый фарфор. Однако Игрок лишь раздраженно потер тыльную сторону ладони. Там тоже виднелась прорастающая кора. Я знала одну фею – та последнюю искру жизни спасла в листке ивы.

– Ты всегда была чересчур бесстрашной, Шестнадцатая. – Его голос звучал особенно угрожающе, когда он старался придать ему мягкость. – Но советую никогда больше меня не предавать. Бесстрашие может иметь ужасающие последствия. Особенно для тех, кто из стекла.

Он схватил ее за руку. За ту, которая еще двигалась.

– Пока что я оставлю тебя в живых. Пусть ты этого и не заслужила. Расскажи мне о нефритовом парне. Ты влюбила его в себя, как я тебе поручил?

– Да. – С ее губ сорвался только шепот. Ей хотелось крикнуть: «Я сделала это не для тебя! Я люблю его».

– Хорошо, – сказал Игрок. – Позаботишься о том, чтобы все так и оставалось. Потому что я уведу у него подружку.

И в эту ночь три музыканта играли для жен Воина, пока те предавались искусству компоновки цветов. Жены Воина… Клару одновременно пугало и завораживало, что в Зазеркалье она принимала то, что в другом мире подвергла бы жесткой критике. Может, ее заставляло молчать то обстоятельство, что здесь она лишь гостья, посторонняя, желающая наслаждаться инаковостью этого мира, а не подмечать его недостатки? У Воина было пять жен. «Для богатых и влиятельных людей в Нихоне это абсолютно нормально, – ответил Игрок на ее вопрос, не обычай ли это в его мире, что у одного мужчины несколько жен. – Но в этом твой мир не сильно отличается, правда?»

Его ответ смутил ее, и, пока главная жена Воина показывала ей, как создавать композиции с цветами миндаля, она спрашивала себя, а вдруг и о собственном мире знает не больше, чем об этом? Трое музыкантов очень ловко заглушали благозвучием шумы, доносящиеся с арены поединков. Их инструменты были такими же необычными, как и звуки, которые они извлекали, но Клара не могла бы сказать, есть ли подобные инструменты в Японии ее мира. Может, она чужая везде, кроме коридоров больницы? Мать однажды упрекнула ее в этом в одной из столь частых между ними громких ссор.

Рядом с ней сидела самая юная любовница Воина. Эцуко явно не было и двадцати. Она, улыбнувшись Кларе, добавила к ее композиции цветок орхидеи. Поначалу эти искусные композиции показались Кларе абсурдным контрастом к тому, что почти каждую ночь творилось в крепости. Но Мего, первая жена Воина, напомнила ей: ничто не символизирует неотвратимость смерти лучше, чем цветок. «Цветок миндаля чтит память всех, кто умирает молодым, – объяснила она, помещая ветку с бледно-розовыми цветами в вазу из темной глины. – Потому что опадает с дерева неувядшим». Красота, говорящая об ужасах: каждый вечер жены Воина превращали его поединки в цветущие картины, бессловесные, как музыка, заглушавшая звон мечей.