Позже я узнал, что в районе шла борьба за власть, и когда дым рассеялся, на вершине оказался Барким. У него были автомобили, девушки, украшения, оружие, потому что он владел в районе наркобизнесом. Уличный ландшафт сильно изменился с тех пор, как я жил там. Появились наркотики, и люди стали умирать. Ребята, с которыми мы вместе тусовались, убивали друг дружку за территорию и деньги.

И вот однажды сестра пришла домой, а у меня было похмелье, но я услышал ее ключ в двери и открыл ей. И как только дверь распахнулась, бац, она ударила меня прямо по лицу.

– Ты это за что? – удивился я.

– Почему ты не сказал, что мама умерла? – закричала она.

Я не хотел признаваться: «Я не ходил в больницу. Было слишком больно видеть вместо мамы ее прежнюю оболочку», – потому что сестра убила бы меня, поэтому я сказал: «Я не хотел причинять тебе боль. Я не хотел, чтобы ты знала». Я был слишком слаб, чтобы справиться с этим. Сестра была самой сильной в нашей семье. Она хорошо справилась и с этой трагедией. Я же не смог даже пойти с ней для опознания тела. С ней поехал мой двоюродный брат Эрик.

Похороны мамы были убогими. Она накопила немного денег на участок земли в Линдене, Нью-Джерси. Всего было только восемь человек: я, брат и сестра, мой отец Джимми, ее парень Эдди и три ее подруги. Я надел костюм, который купил на часть украденных денег. Она была в тонком, почти картонном прямоугольном гробу, на надгробный камень денег не хватило. Перед тем как покинуть могилу, я сказал: «Мама, обещаю, я буду хорошим парнем. Я буду лучшим боксером из всех, и все будут знать мое имя. Когда они будут думать о Тайсоне, они будут вспоминать не «Тайсон Фудз»[56] или Сисели Тайсон[57], а Майка Тайсона». Я сказал так, потому что Кас рассказал мне кое-что об имени «Тайсон». До последнего времени претензии нашей семьи на известность заключались лишь в том, что у нас была такая же фамилия, как у Сисели. Маме нравилась Сисели Тайсон.

После похорон я остался в Браунсвилле на несколько недель, накуриваясь наркоты. Однажды вечером я встретил своих приятелей, которые играли в кости несколько дней назад. Они сообщили мне, что Баркима убили.

– Они грохнули твоего друга, – сказал мне один из них. – Я думал, они грохнули и тебя тоже, потому что последний раз, когда я встретил тебя, ты шел вместе с ним, и с тех пор я тебя не видел.

Смерть Баркима сильно повлияла на меня. Это был человек, который первым привлек меня к грабежам, который объявил меня своим уличным сыном. И он только что велел мне выбираться отсюда и возвращаться к своей белой семье. И не только он. Все мои друзья в районе возлагали большие надежды на меня и Каса. Благодаря Касу я должен был занять свое место в жизни.

– Держись этого белого, Майк. Мы – ничто, Майк, не возвращайся сюда. Я не хочу слышать никаких глупостей, ниггер. Ты – наша единственная надежда. Мы никогда ничего не добьемся, Майк, мы тут и умрем, в Браунсвилле. И прежде, чем мы умрем, мы должны рассказать всем, что общались с тобой, что ты был нашим ниггером.

Различные вариации этого я слышал, куда бы ни пошел. Они воспринимали это всерьез. Для моих друзей Браунсвилл был сущим адом. Все они хотели бы получить такую же возможность выбраться отсюда, как я. Они не могли понять, почему я захотел вернуться сюда. А вернулся я потому, что пытался выяснить, кто я такой на самом деле. Мои две жизни были настолько разными, и все же я по разным причинам чувствовал себя как дома в обоих мирах.

Однажды раздался стук в дверь – это была миссис Коулмен, мой социальный работник. Она пришла, чтобы забрать мою черную задницу обратно в Катскилл, потому что меня застукали на грабежах и воровстве. Вообще-то я должен был вернуться в дом Каса через три дня после похорон матери. Миссис Коулмен была приятная леди, и она два часа ехала из Катскилла, чтобы заполучить меня. Она была весьма благосклонно настроена к Касу и считала, что бокс был для меня правильным выбором. Но я еще не пришел в себя и поэтому сказал, что пока не собираюсь обратно в Катскилл. Тогда она поставила меня в известность, что если я хочу остаться в Бруклине, она будет вынуждена подготовить некоторые документы, полиция заберет меня, а она поселит меня где-нибудь в Нью-Йорке. Мне было шестнадцать, и я знал, что она говорила полную фигню. По закону я не должен был отчитываться перед кем-либо. Но я поехал с ней обратно в Катскилл.