– Так записывай. Я что, по-твоему, магнитофон с функцией повтора? Давай корябай, не жалея чернил.

Я нехотя потянулся за блокнотом и тут на заднем сиденье увидел пропитанную потом спинку. Это был овал, и пах овал соответственно.

На этот раз окно поддалось и со скрипом съехало вниз, вмиг наполнив салон запахами с улицы.

– Что уяснил?

– Что дать бы тебе в рог от лица всех людей, страдающих лишним весом.

– А ну выходи! Потанцуем как следует.

Дверь открылась, ангел вышел на улицу и, как задиристый хулиган, стал манить меня рукой.

– Выходи, борец за лишний вес. Я уделаю тебя так, что родная мать не узнает!

Я устало посмотрел на ангела. Затем перегнулся, закрыл пассажирскую дверь и отъехал.

– Вот ты, значит, как? – ангел материализовался рядом и, потянувшись за рычажком, отодвинул кресло на прежнее место. – Как пришло время отвечать за слова, так дёру дал?

– Знаешь, мне вот кажется, что во мне эмпатии и выдержки больше, чем в тебе.

– Ну да… Ты у нас святой. Ты вообще знаешь, что такое эмпатия? Разбрасываешься словами, а смысла не понимаешь. Я самый эмпатичный ангел, и сейчас я тебе докажу… Бери блокнот.

– Не могу. Я же еду.

– Припаркуйся. Куда ты вечно едешь?

Шумно выдохнув, я встал под знаком «Не парковаться».

– Следи за мыслью. Я не вкладываю в слова «толстый» или «жирдяй» зла. Это вы, люди, решили сунуть в рот кляп под названием «толерантность». Или приличие? Или воспитанность? Или всё это вместе? Или просто желание казаться «славным парнем»? Никто не любит правдорубов – их сжигают на костре. Но проходит время, и о Джордано Бруно вспоминают как о мученике за правое дело. А правое дело там, где есть правда. Так что, когда я называю толстых людей толстыми, я прав. Я не ищу уменьшительно-ласкательные слова, чтобы не задеть мягкотелую душу толстяка. Я говорю, как есть: он толстый. И если мои слова доходят до адресата, его наконец торкает, и весь ворох толерантности слетает… Ты опять не записываешь?!

– Записываю-записываю… – я с виноватым видом пишу, что успел запомнить.

– Тело человека – храм. Если он гадит в него, то я не стану его уважать, раз он себя не уважает. С лишним весом приходят болезни, тело сначала тихо просит, затем шепчет и, наконец, орёт во всё горло: «ХОЗЯИН, МНЕ ПЛОХО!» Но хозяин заедает стресс, закидывая в себя всё новые и новые калории, чтобы на крохотный миг почувствовать себя счастливым.

Я почесал затылок. Было непривычно слышать такие яростные речи от ангела.

– Пойми, чувство стыда – пассивная позиция. Ты молчишь, потому что это социально приемлемый поступок. Так правильно. Так хорошо… Но хорошо для чего? Чтобы не конфликтовать? Но ведь во время конфликта можно достучаться до человека! Пошатнуть его уверенность в том, что «хорошего человека должно быть много». Что это вообще за ерунда? А плохого человека должно быть мало, так?

– Да ладно тебе… – я втянул живот. – Это ведь дело каждого. Хочет – пусть ест, тебе-то какая разница?

– Мне? Я ангел, ты забыл? Я действую методами, которые работают.

Я дописал последние строки и задумался. Это ведь не личный выпад в сторону того пассажира… Нет, это обращение к самому понятию обжираловки – бездумного потребления.

– Допёр наконец?

Покусывая колпачок от ручки, я посмотрел на записи.

– Всё-таки это жестковато.

– А умирать от закупорки сосудов и сердечного приступа – это не жестковато?

– Ладно, меня ты убедил… Посмотрим, убедишь ли остальных.

– Послушай, любитель шаурмы. Я пришёл сюда не для того, чтобы нравиться всем. Я пришёл затем, чтобы через тебя достучаться до тех, кто готов слушать. А кто не готов – он просто пойдёт и закажет себе картошку фри и гамбургер. Для него мои слова – фон, пустой звук. Он для себя решил, как жить, и живёт себе.