Она подошла к холсту ближе. Подпись «Агата» горела сдержанным янтарным светом, не написанная – вырезанная. Или проявленная. В углу рамы – клеймо, крошечное, выгравированное изнутри. Вензель: «ML». Тот самый. Тот, что жёг кожу на её запястье. Она коснулась. Металл был тёплым. На мгновение – боль, как игла в нерв. В глазах вспыхнули блики. Не свет. Воспоминание. Или предупреждение.

В кармане заворочался медальон. Не от движения. От присутствия. Он не дрожал – пульсировал, как второе сердце. Алиса вынула его, не раскрывая. Прислонила к груди. Тот же ритм. Совпадение. Или симбиоз.

В отражении окна что-то мелькнуло. Женский силуэт. Длинное платье. Лицо скрыто тенью. Только губы – приоткрытые, как будто она собиралась произнести имя. Алиса обернулась – никого. Но в холсте…

Она увидела Её.

Вторая фигура. Тень, стоящая за спиной той, что была Алисой. Но глаза – другие. Старые. Понимающие. Уста разомкнуты. В них – слово, которого нет.

Холст не был завершён.

За её спиной раздался глухой стук. Не дверь. Стена. Будто кто-то постучал изнутри. Один удар. Пауза. Второй. Громче. Алиса замерла. Внутри тела – напряжение, как перед криком. Но она не вскрикнула. Пошла туда, откуда исходил звук.

В дальнем углу – металлический шкаф. Современный, гладкий. Не отсюда. Не из этой реальности. Она открыла его – и пыль ударила в лицо, как пепел. Внутри – только конверт. Белый, плотный. На нём – её имя. Алиса. Почерк – чёткий, как у архивной метки.

Она открыла. Внутри – фотография. Цветная. Девяностые. Женщина у той самой картины. Её улыбка – надлом. Рядом – Виктория. Моложе. Волосы распущены. Глаза – такие же. В руках – та самая кисть. Подпись: «Галерея Ланген. 1992. Первый цикл». Ниже – дата смерти женщины. Совпадала с сегодняшним числом. До минуты.

Пальцы Алисы побелели. В груди – не страх. Узнавание. Она не первая. Не уникальная. Она – повтор.

Из потолка раздался хруст. Свет мигнул. Лампочка зашипела. Из щели у стены повеяло гарью. И в ту же секунду – треск. Как будто холст разорвался. Алиса резко обернулась к картине.

Теперь их было двое. На холсте. Алиса – в белом. И та, в тени. За спиной. Она касалась её волос. Ласково. Почти любовно. Но глаза второй были открыты, и в них не было ни жалости, ни тепла.

Медальон раскрылся сам.

Дым вытек из него – вязкий, тёмный. Потянулся к картине, медленно, как змея, поднимаясь к лицу Алисы на холсте. И тогда черты исказились. Глаза – потемнели. Улыбка – исчезла. В уголках рта появилась сажа. В горле – тень. И рядом – голос.

– Пиши. Или сгорит.

На столе, который прежде был пуст, лежала кисть. Тонкая. Остриё – влажное. Без баночек, без пигментов. Рядом – карточка. Всего три слова:

«Твоя очередь, Алиса».

Она посмотрела на свои руки. Кожа светилась изнутри. Под венами – жар. Будто холст уже начал писаться. Изнутри.

Мастерская молчала. Не просто тишиной – её молчание было насыщено давлением. Воздух в комнате спрессовался до плотности мрамора, будто стены вот-вот начнут шептать. Всё вокруг ожидало – не события, а выбора. Картина дрожала. Её поверхность едва заметно вибрировала, словно ткань, натянутая на дыхание.

В углу сгущались тени. Не метафорически – буквально. Они медленно растекались по полу, стенам, потолку. Их края дрожали, как живые щупальца. Они не подползали. Они ждали. Как существо, выведенное из краски и боли.

Алиса стояла в центре, как штифт в разорванных часах. Всё крутилось вокруг неё: страх, смысл, линии. В одной руке – кисть. В другой – медальон. Один звал. Второй давил. Ни то, ни другое – не было выбором. Только вариантом покорности.