– Михалыч, тут километрах в трех германская батарея стоит, откуда эти красавцы нарисовались. Пушки – на околице, часовых – двое. Мысль понятна?
– Ну, дык, конечно! Не с пустыми руками вернемся!
– Мы и так с «языком» вернемся. Хочется офицера прихватить да побезобразничать малость. Этих двоих оставляем здесь, и с ними – Андрейку. Сами вчетвером… Хотя, стоп! Есть идея получше. Берем этого говорливого, он нас и проведет, фельдфебель как-никак. А там уже работаем по обстоятельствам. Ты гранаты брал?
– Только один «шарик» германский.
– Самое то. Организуй бечевку метров на пять…
Обращаюсь к «своему» немцу:
– Ты нас сейчас ведешь в деревню, показываешь дом, где спит офицер, потом прогуляемся на батарею. Если все правильно сделаешь, отпущу.
Выбор между «майне фрау унд киндер» и присягой кайзеру был сделан незамедлительно. Немец только опасливо глянул на своего напарника.
– Не бойся, он уйдет в плен или умрет по дороге. В любом случае ты его вряд ли увидишь. Теперь слушай сюда…
Вздергиваю его на ноги, приматываю к гранате бечевочную петлю, другой кусок бечевки привязываю к запальному колечку. Показываю все это немцу, от чего он начинает трястись мелкой дрожью, и вешаю ему сзади на шею.
– Если все будешь делать правильно, все будут живы. Но одно неправильное слово или движение, – я дергаю за бечевку… и все. Никаких «фрау унд киндер». Понял?..
Теперь поговорим с хуторянином, который только-только привел в чувство жену и оклемался сам:
– Тебя как звать-величать?
– Я… Янеком, пан… Ваше благородие.
– Вот что, Янек. Утром германцы могут в гости заявиться. Ты ничего не видел, не слышал и не знаешь. Никто к тебе не приходил. Если до правды докопаются, тебе же хуже будет. Расстреляют как сообщника. Понятно?
– Tak, rozumiem. (Да, понимаю.)
– В деревне много жителей осталось?
– Nie, polowa uciekla… (Нет, половина убежала.)
…Все получилось как нельзя лучше. В деревню мы входим спокойно, встреченный патруль любезно делится с нами оружием. Действительно, зачем карабины мертвецам? Доходим до «офицерского» дома, и тут Судьба подбрасывает нам подарок. Пока мы с Михалычем думаем, как заходить и брать обер-лейтенанта, он сам выходит нам навстречу… В подштанниках и кителе… В том смысле, что он в сортир так намылился. Туда и пошел, а на обратном пути о мой кулак спотыкается и падает. Митяев его и пеленает, как младенца. Соски, правда, не нашлось, но мы ее кляпом заменили, сделанным из пипифакса. Сдаем «младенца» с рук на руки Грине и идем на батарею. Оба часовых на батарее при виде своего фельдфебеля сначала ничего не понимают… А потом уже поздно что-то понимать…
Пока немец трясущимися руками (хотя гранату ему уже сняли) снимает замки у пушек, а Михалыч ему подсвечивает трофейным фонариком, я стою и думаю, что делать со снарядами… В голову никаких умных мыслей не приходит, поэтому решаю положиться на удачу. Открываю один из передков, достаю снаряд, на его место петлей привязываю гранату, бечевку от запала протягиваю до крышки, закрепляю. Дай бог, сработает…
После чего мы уходим… Фельдфебеля оставляем в бессознательном состоянии неподалеку, а обер-лейтенант шагает с нами. Поначалу пытается упираться, но после короткого сеанса иглоукалывания ножом в районе седалищного нерва, развивает приличную скорость. Замки пришлось утопить. В том самом сортире, по которому ночью затосковал немец. Прицелы я несу отдельно – вещь хрупкая, тонкая… Подбираем на хуторе Андрейку с пленным, прощаемся с еще не пришедшими в себя хозяевами и ломимся домой…
Доходим благополучно. Под утро, когда нас уже перестали ждать и чуть не пристрелили свои же. Хорошо, что немцы матом не ругаются… Нас по этому мату и узнали после первых же выстрелов. И даже на радостях выделили две обозные телеги, так что в самый разгар дня мы въезжаем во двор штаба… Хохот вокруг стоит знатный. Ржут не только конвойные казаки, но и их лошади… Представьте, вылезают из обозных двуколок пять полусонных, но очень довольных физиономий. Казаки на телегах – ха-ха три раза! Потом хохот немного утихает, когда я Валерию Антоновичу фельдфебеля из соломы откапываю… А вот когда обер-лейтенант появляется, я начинаю опасаться, что от хохота забор рухнет. Китель и подштанники – картина маслом!