Войдя в зал, он поздоровался еле заметным кивком и остановился метрах в пяти от меня. Я сразу приметил, что его походка уже не столь легка и решительна.

ЛКЮ, судя по всему, был простужен.

Мы пожали друг другу руки. От моего внимания не ускользнуло, что обстановку в офисе успели привести в соответствие с моей просьбой – чтобы вся атмосфера, включая костюмы, была по возможности проще. Тут трудно было не ухмыльнуться, поскольку установка на «простоту» была реализована с такой решительностью, какой я не ожидал. Представьте себе утонченного, элегантного государственного деятеля, обряженного в неописуемую робу из лавки рабочей одежды, в ветровку с какой-то крупной надписью и непонятно какие тапки. Такой наряд больше соответствовал воскресной приборке в гараже, чем ответственной беседе с западным журналистом.

Следующее, что я заметил, – это печать боли. Его лицо отражало затянувшуюся пытку, а походка являла постоянную борьбу с силой земного притяжения – это был медленный бег трусцой, когда ноги мелкими шажками едва поспевают за норовящим упасть телом. Вот что осталось от когда-то энергичного человека, который в зрелые годы немало времени провел на тренажерных аппаратах. Он явно не удостаивал свои болезни чрезмерным вниманием. Но он кашлял, и это казалось немыслимым. С 1996 года я три раза брал у него интервью, и каждый раз он начинал беседу с реплики: «Том, позанимайся на беговом тренажере, сбрось немного лишнего веса».

И он был прав – как почти всегда.

В течение десятилетий он строил свой духовный мир на фундаменте из британского позитивизма, китайской военной мысли, воплощенной в трактате Сунь Цзы, и безоглядного сингапурского национализма. Этот сильный, закаленный дух обитал внутри столь же здорового, тренированного тела, выращенного в спартанско-сингапурском духе. Философы много рассуждают о проблеме «тела-духа», но в случае с ЛКЮ здесь не наблюдалось никаких проблем. Все детали отлично стыковались друг с другом, как в швейцарских часах сингапурской сборки, которые тикают себе и тикают, не требуя особого внимания.

Но когда, как сейчас, Ли оказался в тяжелом положении, на ум приходят грустные шутки: Сингапур ведь такая маленькая страна, что – стоит только расслабиться его основателю – каждый поставит себе его в пример и, простудившись, предпочтет взять больничный и поваляться дома.

Тут, конечно, можно возразить: он ведь уже не премьер-министр (на этом посту его сын), он давно отошел от дел (так мы этому и поверили!), ну и все такое прочее. И все равно, покуда жив этот легендарный государственный деятель, он для Сингапура будет оставаться тем, чем является центр для окружности, то есть всегда будет в самой гуще событий.

А тут на тебе – простуда!

И мне на самом деле стало его жалко, хотя с его стороны я никакой жалости никогда не отмечал. Люди говорят, что ЛКЮ – холодная акула с мертвой хваткой, но я с этой его чертой никогда не сталкивался. С теми, кто его окружает, кто приближен к нему, он всегда был педантичным, требовательным, нетерпеливым и – совершенно верно – иной раз безжалостно жестоким. Но ко мне, по крайней мере, это не относилось. Здесь он выступал как терпеливый и всегда готовый прийти на помощь наставник, разъясняя жизненно важные аспекты политики, государственного управления и международных отношений. Предмет его страсти – абстрактные идеи (особенно если в них действительно есть смысл и они применимы на практике). Это мысль об исключительной роли Сингапура (и не пробуйте над этим смеяться, особенно поминая жевательную резинку и розги). Это нетерпимое отношение к политическому идиотизму (если только он не исходит от конгресса США – это богатая тема, но тут вряд ли вы сможете развязать ему язык). Это рассуждения о глупостях в управлении государством (он убежден, что сам таких глупостей никогда не совершал). И наконец, это вера в то, что когда-нибудь Азия займет центральное положение на мировой арене (где последние века господствовали Европа и Америка, но в нынешнем веке им придется уступить Азии).