Одзава: Вот оно. Слышите, как мягко она берет «ма»? Это тот самый пассаж, где делал паузы Гульд.
Мураками: И правда. То, как она берет паузы, свободно распределяя звучание, сильно напоминает Гульда.
Одзава: Действительно похоже.
Невероятное, тончайшее фортепианное соло близится к завершению, когда резко вступает оркестр [5.42]. Изумительная музыка. Мы одновременно восклицаем:
Одзава: О-о-о…
Мураками: О-о-о…
Одзава: У нее и правда великолепный музыкальный слух.
Некоторое время фортепиано и оркестр снова звучат вместе.
Одзава: Только что, три такта назад, они не совпали. Представляю, как бесилась Мицуко. (Смеется.)
Словно нарисованный тушью свиток, в воздухе раскручивается бесконечно прекрасное фортепианное соло. Правильная и смелая череда звуков, каждый из которых тщательно продуман [8.39-9.33].
Мураками: Могу бесконечно слушать этот фрагмент. Напряжение не спадает, даже несмотря на медленный темп.
Фортепианное соло заканчивается, вступает оркестр [9.33].
Мураками: Похоже, второе вступление далось им с трудом.
Одзава: Здесь надо вступать иначе.
Мураками: Вот как?
Одзава: Да, можно было сделать лучше.
Заканчивается вторая часть [10.27].
Одзава (растроганно): И все же это потрясающе. Мицуко великолепна. Когда сделали запись?
Мураками: В девяносто четвертом.
Одзава: То есть шестнадцать лет назад.
Мураками: Сколько слушаю это исполнение, оно совершенно не устаревает. В нем чувствуется элегантность, свежесть.
Одзава: Вторая часть сама по себе как отдельное произведение. Думаю, даже у Бетховена нет другого такого.
Мураками: Столь медленный темп наверняка требует немалых усилий. И от фортепиано, и от оркестра. Особенно сложным со стороны кажется вступление оркестра.
Одзава: Вступление действительно сложное. Здесь важно правильно взять дыхание. Струнные, деревянные духовые, дирижер – все должны дышать в унисон. А это непросто. Вот почему они не смогли плавно, красиво вступить.
Мураками: Наверное, бывает, что на репетиции условились вступать определенным образом, отметили нужный момент, но во время выступления все идет иначе.
Одзава: Конечно, бывает. И естественно, когда это происходит, вступление оркестра получается совершенно другим.
Мураками: Есть некая пустота, и чтобы плавно в нее ступить, все исполнители смотрят на дирижера?
Одзава: Да. В конечном счете именно дирижер сводит всех воедино, так что все смотрят на меня. Например, там, где мы только что слышали, фортепиано сделало так: ти…, затем пауза, после чего плавно вступил оркестр. Так вот, между ти-я-та и ти… я-та огромная разница. Некоторые дирижеры соединяют бесшовно: ти-и-ян-ти, делая знак лицом. Потому что, если пытаться вступить так, как мы только что слышали – по-английски это называется sneak in[4], – можно промахнуться. Соединить дыхание оркестра в одно целое – задача не из легких. Некоторые инструменты находятся далеко друг от друга, к тому же все они по-разному слышат фортепиано. Так что дыхание легко может сбиться. Чтобы этим не рисковать, лучше вступать вот так, сделав знак лицом и взмахом дирижерской палочки: ти-и-ян-ти.
Мураками: То есть лицом и жестом отметить «ма».
Одзава: Совершенно верно. Лицом и движением руки обозначить, какой делать вдох – длинный или короткий. Одно это уже даст совершенно другой результат.
Мураками: В каждом случае дирижер, в зависимости от ситуации, мгновенно решает, какой вариант выбрать?
Одзава: Да, пожалуй, так. Не просчитывает, а, ориентируясь на собственный опыт, понимает, как нужно вдыхать. Хотя, как ни странно, есть те, кто этого не умеет. Но им никогда не стать хорошими дирижерами.