Ондрейка привел-таки колдуна. Это был белый, весь в волосах, необычайно живой и подвижный старик. Из зарослей лица его виднелся только кончик его облупившегося от мороза носа да два теплых уголька глаз. Он все время что-то бормотал и усмехался.

Его обступили было посели с любопытством и страхованием немалым, но он недовольно забормотал:

– Ну-ну, разинули рты-то!.. Кажи, где у вас тут больной-то?

Иванко сам повел его к Коловрату, но у входа в землянку вдруг нерешительно остановил колдуна.

– А ты… того… не сотворишь какого зла ему, дедушка? – пробормотал он. – Потому сказывают, что ты будто не любишь которые из бояр… Да и крещеных будто не жалуешь, а?..

Старик одну минуту смотрел на него насмешливо из зарослей своими угольками.

– Ну и дурак народ!.. – живо пробормотал он. – Ну что ты с таким народом делать будешь, а? Ну где он тут у тебя, показывай живо, а то осерчаю и сейчас уйду…

Коловрат лежал в легком забытьи. Почувствовав на лице дуновение холодного воздуха от раскрытой дверки, он открыл глаза. Старик быстро подошел к нему.

– Ну, что у тебя тут, боярин? Показывай… Саблей?.. Так-так… Все ершитесь, все деретесь. Ваше дело, ваше дело… Ничего, не бойся, я легонько… Так-так… – бормотал он, разглядывая своими угольками рану. – Ишь ты, и крест носишь… – усмехнулся он, увидав на шее боярина крест на золотой цепочке.

– А что? Разве он тебе мешать будет?.. – слабо улыбнулся Коловрат, которому старик сразу понравился. – Можно пока что и снять…

– Зачем снять? Коли тешит, так хошь еще сотню надень… – бормотал тот, все разглядывая рану. – Мне это без надобности, а ты – как знаешь… Ну, вот что… – живо обернулся он к Иванко. – Тебе тут слушать нечего, не твое это дело, – ступай пока куды в другое место. Нет, а ты останься, – удержал он Настенку. – Я тебе боярина препоручу… Уходи-уходи…

И когда Стражка вышел, старик порылся в лыковом кошеле своем, вытащил оттуда глиняную бутылку, оттолкнул деревянную пробку и стал осторожно смачивать из нее рану. В бутыли была какая-то мутноватая жидкость, в которой плавали травинки. И старик все шептал что-то, все шептал, и волосатое лицо его было строго-любовно, и нос смешно выглядывал из белых зарослей.

– Ну так-то вот… – сказал он. – Кто тут за тобой ходит? Девка? Ну, слушай, девка… Эту вот бутыль я оставлю тебе, а ты каждый день по зорям легонько из нее рану смачивай – легонько, поняла? Ну и вот… И никак не допущай, чтобы кто над ним какие там хитрости-мудрости выделывал… – сердито закричал он. – Я знаю, у вас, у мужиков, это первое дело: мудрить. Сам ничего не знает, а мудрит… Ну вот… только всего и делов…

– А ты еще не побываешь, дедушка? – робко сказала Настенка.

– Никакой надобности нету… – сказал старик. – В три дня рану затянет начисто. А там только поправляться надо будет полегоньку… Только всего и делов…

– А может, ты все же лучше побываешь, дедушка?.. – дрожайшим голоском проговорила Настенка. – Побывай, родимый…

Старик зорко посмотрел на нее своими угольками.

Она зарумянилась.

– Коли тебе говорят, что надобности нету, так чего ж тебе еще? – сказал он. – Ты только слушай, что тебе сказано: на каждой зорьке, помаленьку… Вот. Только всего и делов… Ну, боярин, как тебе?

– Посвежее как-то в голове стало… – сказал Коловрат. – И боль полегче…

– А твоя заботница, вишь, боится… – усмехнулся старик. – Ну, прощай покеда, боярин… Выздоравливай. А там опять за саблю… Эхма-хма-хма…

– Погоди, дедушка: я отблагодарить тебя хочу… – остановил его Коловрат. – Настенька, подай-ка мне мой…