Позднее. Чемберлен, очевидно понимая свое дипломатическое поражение, проделал очень ловкий трюк для спасения своей репутации. Утром перед отъездом он еще раз встретился с Гитлером, и после этого появилось совместное коммюнике. Суть его такова: «Мы рассматриваем подписанное вчера соглашение и англо-германский морской договор как выражающие желание наших двух народов никогда не воевать друг против друга». А последний параграф гласит, что они будут консультироваться в дальнейшем по всем вопросам, которые могут касаться их стран, и «готовы продолжить усилия по устранению возможных источников расхождений и таким образом вносить свой вклад в обеспечение мира в Европе».

Позднее. В поезде Мюнхен – Берлин. В поезде едут большинство ведущих немецких журналистов, и они осушают бутылки шампанского и не пытаются больше маскировать свой восторг по поводу величайшей победы Гитлера над Великобританией и Францией. В вагоне-ресторане Хальфельд из «Hamburger Fremdenblatt», Отто Крик из «Nachtausgabe», д-р Бёмер, начальник по связям с иностранной прессой из министерства пропаганды, злорадствуют, скупают все шампанское в ресторане, торжествуют, похваляются… Когда немец испытывает свое величие, он испытывает его с размахом. Вечером в Берлине у меня будет два часа на то, чтобы получить военные пропуска, принять ванну и отправиться ночным поездом в Пассау, дабы войти в Судетскую область вместе с германской армией – печальное для меня задание.

[Позднее. А Чемберлен вернется в Лондон и с балкона на Даунинг-стрит, 10 будет хвастаться результатами этой ночи: «Мои дорогие друзья, второй раз в нашей истории (а толпа с криками: «Отлично, старина Невиль» и пением «Он отличный парень» вспомнит Дизраэли, Берлинский конгресс 1878 года?) на Даунинг-стрит приходит из Германии мир на почетных условиях. Я верю, что это мир для нашего поколения». Мир на почетных условиях! А Чехословакия? И только Дафф Купер покинет кабинет со словами: «Мы победили в 1914-м не для Сербии или Бельгии… а для того, чтобы одной великой державе не позволено было в нарушение обязательств договора и законов наций, против всех правил морали, с помощью жестокой силы господствовать на всем Европейском континенте… В течение этих дней премьер-министр возлагал надежды на обращения к господину Гитлеру на языке мягких увещеваний. Я считал, что он более открыт для языка военной силы…» Только Уинстон Черчилль, глас вопиющего в пустыне в те годы, скажет, обращаясь к палате общин: «Мы потерпели полное, абсолютное поражение… Не позволяйте ослеплять себя. Мы должны предвидеть, что все страны Центральной и Восточной Европы пойдут на самые выгодные уступки торжествующей нацистской власти… Дорога на Дунай… дорога к Черному морю и Турции открыта. Мне кажется, что все страны срединной Европы и долины Дуная, одна за другой, окажутся втянутыми в огромную систему нацистской политики, не только военной, но и экономической, исходящей из Берлина». Черчилль – единственный оставленный без внимания предсказатель на британской земле.]

Вчера перед рассветом был в Регенсбурге, потом автобусом добрался до Пассау на Дунае, а оттуда на машине с майором германского Генерального штаба проследовал за марширующими, словно на пикник, войсками в зону Судетской области. Ночью под проливным дождем вернулся в Пассау, где военная цензура не дала мне разрешение на радиопередачу; сажусь в поезд на Регенсбург, прибываю туда в полночь и диктую свой репортаж по телефону в «Пресс вайелесс» в Париж, с тем чтобы его зачитали в Нью-Йорке, так как из Берлина сообщают, что военные наложили запрет на все радиосообщения об оккупации, включая свои собственные. Самолета на Берлин нет, поэтому сел на этот поезд, и передачу буду вести ночью из Берлина.