Начну с самого начала этого кошмарного дня, если смогу.

Выглянуло солнце и в воздухе ощущалась весна, когда мой поезд в восемь утра подошел к Южному вокзалу. У меня было отличное настроение. Проезжая по Плесльгассе, я заметил, что улицы замусорены бумагой. Сверху два самолета разбрасывали листовки.

«Что это?» – спросил я таксиста.

«Плебисцит».

«Какой плебисцит?»

«Который назначил Шушниг».

Он не доверял мне и больше ничего не сказал.

Озадаченный, я поднялся по лестнице в нашу квартиру. Спросил у служанки. Она принесла стопку газет за последние три дня. За завтраком я набросился на новости. Ночью в среду (9 марта) Шушниг, выступая в Инсбруке, неожиданно назначил плебисцит. На это воскресенье. Вопрос: «Вы за независимую, дружественную, христианскую, германскую, объединенную Австрию? Да или нет».

Позавтракав, я заторопился в больницу. Тэсс чувствовала себя не очень хорошо. Хуже того, доктор опасался возникновения флебита в левой ноге. Тромба. Одно страшней другого. Я пробыл у нее часа два, пока она не задремала. Около одиннадцати поймал такси и поехал в кафе «Шварценберг» на Шварценбергплац узнать, что происходит. Там сидели Фоудор, Тэйлор и несколько австрийских журналистов. Они были в некотором напряжении, но полны надежд. Они считали, что плебисцит пройдет мирно. И Шушниг, при поддержке рабочих, выиграет без всяких усилий. Это сдержит Гитлера на какое-то время. Мне стало легче. Кто-то включил радио. Диктор читал официальное объявление о призыве лиц 1915 года рождения на срочную службу. Мы решили, что это просто для того, чтобы обеспечить проведение голосования. Одного из австрийцев позвали к телефону. Вернувшись, он сказал что-то о нацистах, только что побивших окна в представительствах монархистов на Штефанплац. Сейчас вспоминаю, что неизвестно почему все засмеялись. Я думал позвонить полковнику Вольфу, с которым вел переговоры по поводу радиопередачи с Отто Габсбургом. Но не позвонил.

Незадолго до четырех отправился в больницу, чтобы узнать, не лучше ли Тэсс. Пересекая Карлсплац, чтобы попасть в метро, был остановлен толпой примерно из тысячи человек. Это были нацисты, и все выглядело немного комично. Один-единственный полицейский кричал на них и яростно жестикулировал. И они отступали! «Если это все, на что способны нацисты, то Шушниг легко победит, – подумал я. – И он вооружает рабочих. Уж они-то позаботятся о нацистских бандитах». И поспешил к поезду.

Около шести, возвращаясь из больницы, я вынырнул из метро на Карлсплац. Что произошло? Кое-что. Пока я понял это, меня несло в толпе истерично орущих нацистов мимо Кольца, мимо Оперы, вверх по Кернтнерштрассе к германскому «туристическому» бюро, которое уже несколько месяцев служило нацистским храмом, и на нем висел украшенный цветами портрет Гитлера. Эти лица! Я видел такие раньше в Нюрнберге – глаза фанатиков, широко разинутые рты, истерия. И сейчас они кричали, как сектанты-изуверы: «Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль! Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! Шушнига повесить! Шушнига повесить! Шушнига повесить! Один народ, один рейх, один фюрер!» А полицейские! Они смотрели на это, широко улыбаясь. Что же произошло? Я все еще был в неведении. Прокричал свой вопрос в уши троих или четверых втиснувшихся передо мной. Не отвечают. Не могут расслышать. Наконец одна женщина средних лет, кажется, поняла меня. «Плебисцит отменен!» – прокричала она.

Больше выяснять было нечего. Это означало конец Австрии. Я выбрался из толпы кружащихся дервишей и пошел вниз по Кольцу к отелю «Бристоль». Тэйлор был там. Он представил меня своей жене, Врени, приятной брюнетке интеллигентного вида, которая только что приехала. Подтвердил новости. Сказал, что об этом объявили час назад по радио. Мы поехали на такси в американское консульство. Джон Виллей стоял у стола, постукивая своим неимоверно длинным мундштуком, со странной улыбкой на лице – улыбкой человека, который только что потерпел поражение и знает это.