Картинка снова переключилась, не дав ему даже крикнуть или одернуть за плечо самого себя. Сейчас он оказался в старой квартире, где проживала его семья. Он едва лишь успел заметить, как уже вылетел, хлопнув дверью, а его мать тихонько заплакала… Смерть отца, потом похороны матери, потеря сыновей, одного за другим… Словно во сне мелькали отрывки из его жизни, от самого осознанного периода до самой кончины.

Дальше пошли картины с теми, кто скорбел о нем, однако он никак не мог докричаться или дотянуться до них. Даже метровое расстояние казалось просто бесконечным пространством, а изо рта не исходило ни звука. Алмат мог лишь наблюдать за происходящими короткими бессвязными отрывками. Одно он понял точно: ему словно демонстрировали все его положительные и отрицательные деяния. Хотя порой случались видения, которые нельзя было отнести не то что к хорошему или плохому, а вообще к чему-либо, словно лишенный всякого смысла эпизод.

Довольно скоро он снова оказался на том самом месте с арками и обратил внимание, как сопровождавший его Ангел о чем-то очень громко спорит с тремя в балахонах. Одно прояснилось точно, несмотря на его язвительность, его недавний спутник явно отстаивает его право на амнистию, с чем средний Ангел категорически не соглашался.

Алмату стало даже в какой-то степени неловко за свою недавнюю грубость, тем более он даже не знал как зовут его сопровождающего.

– Сатир, твой Ангел-хранитель, – Ангел в капюшоне как всегда бестактно читал его мысли и, не скрывая этого, отвечал ему на еще не заданный вопрос.

– Я твой Ангел-хранитель. И это я поспособствовал, чтобы тебя направили на это воплощение. Необходимо, чтобы ты исправил и отработал кармы, нажитые в прошлых жизнях, и получил бесценный опыт для повышения опыта души. Я поддерживал тебя всю твою земную жизнь, и меня совсем не задевает твоя грубость и язвительность. Добавлю, что в прошлой жизни ты именовался Михаилом Лермонтовым, из-за чего, собственно, ты и отправился искупать свои грехи на этот раз, ведь тебя застрелили за бестактность и самолюбие. В данном случае совершенно не важен ни твой статус, ни кем ты был для всех остальных, – вмешался в разговор его спутник.

– Лермонтов? Я был писателем? Я же был великим?!

– Величие не значит абсолютно ничего, – ответил Сатир, – твой отец не был великим, но тебе до его уровня души очень и очень далеко.

«Точно, отец, мать они должны же быть здесь», – осенила внезапная мысль Алмата.

– Я могу их увидеть? Поговорить? Сатир? – усопшего накрыла буря эмоций, надежда еще раз увидеть родителей, поговорить с ними враз вышибла все остальные мысли. Будь у него сердце, наверное, колотилось бы бешено, готовое вырваться из груди.

– Возможно, – ответил один из Ангелов, снимая капюшон, – в зависимости от того, что ждет тебя.

Снявший капюшон оказался невероятно светлым, словно на него светило солнце. Ярко-желтые, длинные волосы струились словно ручьи и мягко ниспадали с плеч, идеальные черты лица и молочно-белый цвет кожи. Он, в отличие от Сатира, был явно похож на Ангела, высокий и статный, два метра в высоту. Ярко-зеленые глаза с точеными зрачками всматривались в Алмата словно насквозь просвечивая его душу. По балахону явственно ощущалось, что за его спиной крылья.

Два Ангела, стоявшие позади, тоже скинули свои капюшоны, синхронно, словно репетировали. Оба такие же высокие и статные, как и первый Ангел, что беседовал с умершим. Только один имел чуть отращенные густые и кучерявые русые волосы, синие глаза, другой же обладал короткими темно-серыми волосами и стоял он с закрытыми глазами. От него словно шла темная дымка, а не свет как от первых двух.