Я не стал лгать и сказал прямо:

— Снежка, мы так не договаривались. Я говорил тебе, что моя женщина будет заниматься домом. Не потому, что так заведено в нашей семье, не только поэтому. Потому что так правильно. Кем ты устроишься? Директором фирмы, филиала? Нет. Учителем русского и литературы, репетитором? И будешь приходить домой взмыленной лошадью? Я для того зарабатываю деньги, чтобы ты бегала за пять копеек и выполняла приказы начальников-дураков? Нет, Снежка, если уж и хочешь подчиняться, то только мне.

Она замолчала и долго не решалась что-то сказать, но потом посмотрела в глаза и отчеканила:

— Твоя мама тоже, наверное, думала, что всю жизнь проведёт с твоим отцом. А потом он её оставил ради другой. Ты сам рассказывал.

И замолчала, испуганно, но решительно смотря на меня. Стоило нам встретиться взглядами, как Белоснежка опускала глаза, чтобы снова с упрямством антилопы-гну пытаться отстоять свою позицию.

— Моя мама всю жизнь была как за каменной стеной, она ни разу не купила даже яблоко к столу. Она и после развода осталась на обеспечении отца, что большая редкость для нашего времени. Просто вам, женщинам, сколько не дай, всё мало!

Я подошёл ближе и заставил её встать. Она вскрикнула, но не от боли, от удивления. Толку кричать: никто не услышит. Это моя квартира, соседей нет, новостройка ещё не заселена полностью.

— Запомни, Снежка, у нас с тобой демократии не будет. Я —добытчик, ты — хранительница. Как и положено.

— Почему ты никогда не спрашиваешь моего согласия? — сказала она, чуть не плача.

Я медленно отвёл прядь её шелковистых волос, нависшую на глаза. Моя Снежка была такой хрупкой и в то же время невероятно сильной.

Она, должно быть, и сама не догадывалась о той силе, что скрыта в её глазах, губах, тонких руках. Стоило ей нахмуриться, я оттаивал сердцем, но никогда этого не показывал.

Однажды показал другой, прежней, и пожалел. Мы оба пожалели. Но эта история не повторится.

— Потому что о согласии не надо спрашивать, я сразу вижу, когда оно дано. Окончательно и бесповоротно.

Я коснулся её губ, в этот раз это был почти невесомый поцелуй, такой, какой требуется, чтобы показать Снежке, что она мне дорога. Она подалась навстречу, задрожала, обвила руками мою голову, изогнула шею, вся превратившись в струну. Дотронься — зазвучит.

— Почему ты меня не трогаешь? — шептала она.

— Потому что пока не имею на тебя прав. Я уважаю твою невинность, моя Белоснежка. Мне давно не попадались такие, как ты. В основном потребительницы, вертевшиеся не на одном члене. А таких, нетронутых, красивых, породистых я не встречал. Я хочу от тебя детей, а не просто трахнуть по-быстрому. Понимаешь?

Она не понимала. И это к лучшему. Потом поймёт.

Я боялся её спугнуть, мою королевну из сказки. Потому что не хочу и не буду сдерживаться, когда получу права. А это будет уже совсем иная история. Жизненная.

— Не переборщи, — морщился отец, когда спрашивал о моей свадьбе и невесте. — Мать твоих детей должна быть здоровой. Физически и психически.

— Ты считаешь меня маньяком?

— Не я, твои пассии, просящие денег якобы на лечение.

— А эти пассии не признавались, что одна из них наградила меня неприятной болезнью? И она тоже якобы была невинной, только этой невинности от силы несколько месяцев и оплачена она деньгами другого олуха?

Отец только хмыкнул:

— Сам виноват, нечего по шалавам прыгать. Нашёл одну женщину, вот и кувыркайся с ней.

— А ты всегда поступал так же?

— Да, сын, всегда.

Отец поднялся, давая понять, что разговор окончен. И только у двери кабинета, пожимая руку, наклонился и тихо добавил: