Глупо.

Потому что вот это, Лея, и есть твои самые настоящие неприятности.

Почему?

Да, потому что ты дура набитая. Работу нашла, поверила.

Только сейчас в памяти стали всплывать какие-то обрывки маминых рассказов про какую-то десятиюродную племянницу Олю, которая связалась не с той компанией.

Я вздохнула.

Если мама узнает, я не переживу. Она не переживёт. Что же будет, что она скажет? Что соседи скажут? Господи, может это всё-таки ошибка, может просто обознались?

Я вспомнила, как у меня снимали отпечатки пальцев, как ослепила вспышка фотоаппарата. А я, как полная дура, глупо смотрела и улыбалась и думала всё это шутка. А теперь сижу и жду, когда же мне всё объяснят.

Шаги. Кто-то приближается. Неприятный лязг засова.

- Теплова, на выход!

Я подскочила и скорее пошла, чтобы не думали, что я не слушаюсь и не хочу разобраться. Я хочу.

Повели по коридорам. Длинным, с запахом застарелой канцелярии. Потом по другим, более современным чистым, светлым.

Да, сейчас всё выяснят и отпустят домой. В общежитие. И я никогда больше не буду делать того, что просила Оля. Найду другую работу, пусть с небольшой зарплатой, но не такую непонятную, скрытную.

Меня завели в кабинет. Маленький, загроможденный старой мебелью. За столом тощий с неприятным лицом следователь. Он окинул меня быстрым взглядом и указал на стул.

Я села безропотно. Жду, что он скажет, что спросит. Я всё расскажу, всё, пусть не думают…

- Вот бумага и ручка, пиши фамилии, имена, явки, пароли.

- Что? – мне ничего непонятно.

- Имена и фамилии всех членов вашей преступной группировки, - надавливает следователь на слово «группировки».

- Какой группировки?

- Преступной, - терпеливо повторил он.

- Но я не знаю ни про какую группировку, - жалобно говорю и заглядываю ему в глаза, чтоб поверил.

- Значит, сотрудничать со следствием мы не желаем? – злобно улыбается он.

- Я хочу сотрудничать, но не понимаю, о чём Вы говорите.

Он смотрит на меня как на дуру.

- Тогда пиши имена подельников! – громко орет мне в лицо.

Страх и непонимание, чего от меня хотят, сковали разум. Я сидела, хлопала ресницами и теребила ручку, которую он впихнул мне в пальцы.

- Не надо смотреть на меня телячьим взглядом, все вы, как наркоту таскать и ширяться, так вперёд, а как попались, так не знаю, не помню. Пиши, дрянь, я тебя закрою лет этак на десять, а может на пятнадцать. Это уже от тебя будет зависеть. На десять или на пятнадцать.

Он зло ухмыльнулся.

В сознании творилось что-то неладное.

Да и физически я ощущала себя как-то иначе. Меня тошнило, сводило в животе, кидало в жар, потом в холод.

Этого не может быть, это не я. Такое не могло произойти со мной. Я же делала всё правильно, ничего не нарушала, никого не обидела.

Но теперь я здесь.

От следователя я вернулась в камеру ещё больше испуганная.

- Что они тебе шьют? – прохрипела прокуренным голосом соседка и повернулась ко мне, подперла ладонью лицо и приготовилась слушать.

Вид её меня пугал, такой замызганный потасканный. Грязные непричёсанные волосы падали на смуглое лицо.

- В каком смысле? – проговорила я словно в какой-то прострации, не понимая и ничего не ощущая.

- Ну, статью какую? Ты что в первый раз что ли?

- Да.

- Понятно. А за что взяли?

- Я не знаю, говорят, как будто я наркотики распространяю.

- О, ну всё, мать, считай самая крыша. Можешь и на двадцатку налететь.

- Чего?

- Двадцать лет в тюряге. Ложись, успокойся, можешь расслабиться. Теперь тебе здесь долго быть.

- Я хочу домой, - я почувствовала, как дрожит подбородок и слёзы одна за другой стекают по щекам.