Да только не любовь это, а похоть.

- Ну и как ты справлялась без меня? – Тим садится на диван, а прибывший с ним врач начинает мерять мужу давление. – Ратмир тебя не обижал? Ян говорил, что у вас с ним проблемные отношения.

- Как видишь, я справилась.

Муж улыбается какой-то неприятной, змеиной улыбкой, которую я ни разу не видела до этого. Он по-разному вел себя со мной: покровительственно, холодно, бывало, что оскорбительно-пренебрежительно.

А так, как сейчас – нет. Так Тимур на своих конкурентов смотрел.

Должно быть, мне кажется. Чувство вины вгрызается в меня, и приписывает мужу то, чего и в помине нет.

- Кстати, дорогая, а как поживает твоя мать? Ты давно ее навещала?

- Недавно, - морщусь я. – Опять приступы: лежит, почти не встает. Это все нервы.

- Это опухоль мозга, - отрезает Тимур. – Виктор давно должен был рассказать тебе. Твоя мать умирает.

Во все глаза смотрю на мужа, прокручивая его слова в голове, и начинаю смеяться: у Тимура ужасное чувство юмора.

- Нет, - хихикаю. – У мамы стресс. Она до сих пор отойти не может от той истории с похищением. Да, у нее часто болит голова, и она не переносит шум, но… Тим, не шути так!

- А я и не шучу, - муж запивает поднесенную врачом таблетку, и молодой парень во врачебной робе смотрит на меня с отвратительным сочувствием, вызывая сосущее чувство тревоги в животе. – У Ольги глиобластома. Опухоль неоперабельна, можно было выиграть немного времени, но пришлось бы пройти курс лечения. Они оба отказались от этого. Тебе давно пора было узнать правду, милая. Я ненавижу ложь.

Ложь…

Ложь!

Нет! Папа бы сказал мне. Папа обязательно бы рассказал: у Тимура ведь есть деньги, и заболей мама – ее бы на лечение в Германию отправили. Или в Израиль, в Штаты… да хоть на луну. Деньги – за них ведь сейчас даже здоровье можно купить, а значит Тимур ошибается.

У него от лечения, от этих препаратов, просто мозг помутился.

- Не веришь мне? – приподнимает муж бровь, и в глазах его жадность: Тимур впитывает мое смятение, мою тревогу, мое непонимание и мою боль – все те эмоции, которые я не скрываю от него. – Позвони отцу, и спроси прямо. Ты взрослая уже, дорогая, так что учись принимать удары.

Врач и подбежавший медбрат помогают Тимуру подняться, и ведут в подготовленную специально для него комнату на первом этаже, а я за телефон хватаюсь. Набираю номер папы дрожащими пальцами, но на кнопку вызова нажать страшусь.

Вдруг вспоминается все: как маму мучают детские крики с площадки под окном, рев мотоциклов и лай собак. Но когда папа поставил звукоизоляцию на стены, и поменял окна, лучше не стало: даже падающая в раковину ложка вызывает у мамы болезненные стоны.

А иногда она поднимается с кровати, и живет. Вот только… черт, она сама на себя ведь не похожа.

Опухоль мозга…

- Папа, - хриплю в трубку, решившись, наконец, на звонок.

- Вика, что-то случилось? Мама спит, я не могу разговаривать.

Он шепчет, и я наяву вижу, будто сама дома нахожусь: как папа быстро схватил слабо завибрировавший телефон, как скрылся в ванной, чтобы не потревожить маму.

Не бывает такого состояния даже от сильного стресса! Ну не бывает, и все! А значит, Тимур не солгал, он всего лишь честен – единственный из всех близких мне людей.

- Папочка, это правда? Мама… она болеет? – всхлипываю, не в силах произнести вслух жуткие слова «глиобластома» и «опухоль мозга».

А папа молчит. Слышу – дышит в трубку, но не отвечает мне, словно не понял вопроса.

- Это не посттравматическое расстройство у нее, да? Я с Тимуром говорила! Папа, ответь пожалуйста, скажи мне правду! – я кричу в трубку, испытывая жуткую ненависть, ртутью бегущую по моим венам: к отцу за его ложь, к Тимуру за его правду, и даже к маме, за то, что уходит.