Деньги были собраны и высланы по назначению. От Луи-Матюрена прилетело протестующее письмо. Ответом стало послание Луизы с угрозой, что она сама приедет в Кале, если мужу ее тотчас же не вернут свободу. Потом молчание. Все ждали ответа. Луиза не спускала глаз с дверей материнской квартиры, ожидая с утра до ночи, что дверь распахнется и ее несчастный обожаемый супруг упадет ей в объятия.
Двадцать второго июля Аделаида, которая из окна высматривала почтальона, помчалась вниз к консьержу и вернулась с письмом, на котором стоял штемпель Кале. Луиза выхватила у сестры письмо, сорвала печать и прочитала вслух:
Невыразимая моя Луиза, я отплываю в Англию. Утром сегодня, 19-го числа, меня выпустили на свободу благодаря твоему заступничеству и присланным тобой деньгам; в три часа я навеки покину проклятый французский берег. Не сомневайся в том, что я скоро избавлю тебя от всех твоих тревог. Я надеюсь в ближайшем будущем прижать к груди единственную мою любовь, и в самом скором времени ты получишь деньги, которых хватит на покрытие всех расходов. Твой бесконечно любящий Супруг думает лишь об одном – как обеспечить Счастье своей Ненаглядной Луизы. Ах, каких только мук я не натерпелся из-за тебя; чувства мои невозможно выразить никакими словами. Попытайся простить своего несчастного Супруга. Я напишу по приезде в Лондон и в самом скором времени добуду необходимые средства, дабы прижать к груди единственную мою любовь.
С вечной и искренней любовью, твой муж
Г. Уоллес
Присутствовавшие выслушали ее в молчании; закончив, Луиза перечитала послание про себя. После этого она подняла глаза и посмотрела на мать.
– Видишь, – выговорила она медленно, – он думает только о моем счастье. Через две-три недели он пришлет за мной, и я поеду в Англию.
Мать не ответила. Аделаида встала и тихонько выскользнула за дверь. Луиза так и осталась сидеть с письмом на коленях.
Она знала, что никогда больше не увидит Годфри Уоллеса.
По счастью, именно в этот момент пришло из Лиссабона письмо от Эжени де Палмелла, где говорилось, что в октябре она ждет ребенка и уверена, что не выдержит этого испытания, если рядом не будет ее ненаглядной Луизы. Мадам Уоллес решила незамедлительно отправиться в Португалию. Вдали от Парижа, где все напоминало о ее непутевом муже, она сможет хотя бы в какой-то мере вернуться к нормальной жизни, даровав нежность, которая переполняла ее сердце, Эжени и ее ребенку. Она решила, что сотворит больше добра, если станет служить другим, а не запрется в монастыре, хотя таково и было ее изначальное намерение. «Не распорядись судьба иначе, – писала она своей подруге-герцогине, оповещая о своем приезде, – я могла бы сейчас находиться в том же счастливом положении, что и ты, и мы вместе предвкушали бы будущее материнство. Но быть этому не суждено, я теперь, по сути, вдова. А посему, дорогая Эжени, я хочу воспользоваться этой возможностью и посвятить себя тебе и твоей семье; можешь распоряжаться мною, как тебе будет угодно. Если ты того пожелаешь, я стану нянькой, компаньонкой, гувернанткой и, глядя на то, в каком взаимном согласии живете ты и твой супруг, хотя бы до некоторой степени верну себе то, что утратила». Итак, несчастная брошенная Луиза отправилась в Португалию; романтика ушла из ее жизни навсегда, недолговечное сияние безвозвратно угасло. Ей исполнилось тридцать пять лет, но выглядела она старше. В мягких золотистых волосах зазмеились белые нити, горестные складки легли у губ. Луи-Матюрен, которому было всего на несколько лет меньше, рядом с ней казался мальчишкой. При расставании Луиза поцеловала его с бесконечной нежностью; для нее он по-прежнему был ребенком, а то, что он сыграл не последнюю роль в ее злосчастном браке, стало для них скорее новой связующей нитью, чем преградой.