Однажды прохладным сентябрьским утром часовой, несший дозор на стене над воротами, встревожился, завидев группу людей, которая спускалась по улице к выходу из города, громко разговаривая между собой. Присмотревшись к ним, он снова погрузился в свою привычную дремоту.

Эта группа состояла человек из тридцати. Рабы несли факелы, которые больше чадили, чем светили, оставляя в воздухе запах индийского нарда. Владыки шли впереди плечом к плечу. Один из них, лет пятидесяти, лысоватый и несший поверх остатков растительности на голове лавровый венок, был, судя по почтительности, с которой к нему относились, центральным персонажем церемонии. Все трое были облачены в богатые тоги из белой шерстяной ткани с пурпурным подбоем. Дозорному оказалось вполне достаточно одного взгляда, брошенного на них. Незнакомцы принадлежали к элите общества и провожали своего друга на корабль после бурного прощания, затянувшегося на всю ночь. Подробности происходящего мы поймем, если вслушаемся в разговоры действующих лиц.

– Нет, мой Квинт, – говорил один из них, обращаясь к человеку с лавровым венком на голове, – это ошибка Фортуны, так скоро забирающей тебя от нас. Всего лишь вчера ты вернулся морем из-за Столбов. Ты ведь даже толком не почувствовал ногами землю!

– Клянусь Кастором! Если мужчина поклялся женской клятвой, – вторил ему другой, выпивший куда больше, – не будем жаловаться. Наш Квинт наверстает то, что он пропустил прошлой ночью. Играть в кости на качающемся на волнах корабле – не то, что играть на суше. Не так ли, Квинт?

– Не стоит ругать Фортуну! – воскликнул третий. – Она не слепа и не переменчива. При Антии, когда наш Аррий вопрошал ее, она ответила ему кивком головы, и на море не оставила его, направляя руль его корабля. Она забрала его от нас, но разве она не возвращала его нам с венцом новой победы?

– Его забрали от нас греки, – возразил первый. – Если уж ругать кого-то, то их, а не богов. Научившись торговать, они забыли искусство войны.

С этими словами компания прошла ворота и вышла на мол, перед которым расстилался залив, казавшийся еще прекраснее в свете раннего утра. Для старого мореплавателя плеск волн прозвучал как приветствие. Он глубоко вдохнул свежий морской воздух и поднял руки над головой.

– Я принес свои дары Фортуне в Пренесте[23], а не у Антия – и посмотрите! Она послала западный ветер. Благодарю тебя, Фортуна!

Его друзья повторили эти слова, а рабы принялись размахивать факелами.

– А вот и мой корабль – вон там! – продолжал он же, указывая на галеру, приближающуюся к молу. – Моряку не надо другой любовницы. Разве твоя Лукреция может быть грациознее, мой Гай?

Глядя на приближающийся корабль, он имел все основания для гордости. На невысокой мачте полнился ветром парус, весла в едином ритме опускались в воду, делали гребок, поднимались в воздух, застывали на несколько секунд и снова погружались в воду.

– Да, боги благосклонны к нам, – вновь заговорил старый мореход, не отрывая взгляда от приближающегося корабля. – Они даровали нам шанс. И наша вина, если мы им не воспользуемся. Что же до греков, то ты забыл, о мой Лентулл, что пираты, которых я собираюсь покарать, именно греки. Одна победа над ними стоит сотни побед над африканцами.

– И поэтому ты и направляешься в Эгейское море?

Моряк по-прежнему смотрел только на приближающийся корабль.

– Какое изящество, какая свобода! Он летит, словно птица! Только посмотрите! – задумчиво произнес он и тут же перебил себя: – Прости меня, мой Лентулл. Да, я направляюсь в Эгейское море и поскольку скоро покину вас, то расскажу причину этого – только держите ее в тайне. Я не хочу, чтобы ты упрекал дуумвира