Максим прикрыл глаза. Девушка все же сообщила то, что для него было важно. Паспортная отметка «состоит в браке» смутно беспокоила его все это время. Вдруг где-то ждет совершенно незнакомая женщина, считающая его самым близким человеком… или жена еще разыскала бы его, чего доброго… Что же, значит, вдовец. Хорошо. Одной ответственностью меньше.

– И дай-то Бог Митька так и не узнает, что его отец – предатель!

Максим замер, забыв выдохнуть.

В двадцать первом веке у него не было ребенка. Мог бы быть, но Светка сделала аборт после той ссоры, и тогда он подал на развод. После сходился с женщинами только для безопасного секса без обязательств.

Обнаружил, что трясет Марусю за плечи так, что она закусила губу. Нельзя, ее же били только что… Максим разжал пальцы и спросил насколько смог ровным голосом:

– Где мой сын? Что с ним?

Маруся явно растерялась. Странно, в ее взгляде больше не было презрения или ненависти, а только что-то вроде жалости.

– Но… я же не знаю, откуда мне-то знать? Эк ты… распереживался. Не надо так, ни к чему… Советская власть не мстит детям, даже детям предателей…

– Чертова дура! – выпалил Максим ей в лицо. – Ничего-то ты не знаешь о своей ненаглядной Советской власти!

Глава 8. Всем оставаться на классовых позициях!

Август 1918 года


– Всем оставаться на местах! – Чаплин ворвался в зал заседаний Верховного управления с пистолетом наизготовку, за ним – еще четыре офицера. – Соблюдайте спокойствие!

Разумеется, этот призыв возымел противоположный эффект. Все повскакивали, засуетились, загалдели одновременно. Лихач и еще двое выхватили оружие. Гуковский, единственный оставшийся на месте, глянул на Максима и страдальчески закатил глаза. Заседание по вопросам принципов народовластия затянулось на два часа, и Максим все это время ждал начальника, чтобы утвердить состав и регламент работы комиссии по досудебной сортировке арестованных. Но Чайковский слишком увлекся пространными рассуждениями о природе социализма: настоящий-де социализм строится на любви и братстве, а не на классовом антагонизме интересов. А теперь еще вот это.

– В городе попытка большевистского переворота! – переорал всех Чаплин. – Волноваться не о чем, ситуация под контролем!

Максим уже не в первый раз подмечал в речи Чаплина англицизмы, еще не ставшие в русском языке общеупотребимыми – сказывался опыт службы в британском флоте. Да и теперь Чаплин предпочитал проводить время в штабе Пуля. В доме с башенкой после того спора с Гуковским он больше не появлялся. Зато теперь вошел эффектно, не поспоришь.

– А по каким признакам вы распознали большевистский переворот? – спросил Максим.

Он находился возле самой двери, потому Чаплин услышал его и напряженно ответил:

– На здании вывешен красный флаг!

– А, флаг, – удивился Чайковский. – Так это же мы его повесили.

Все как-то разом затихли и замерли. Повисла томительная пауза. На лице Чаплина отображалась яростная борьба аристократического воспитания с потребностью ярко и емко выразить нахлынувшие эмоции. Воспитание победило, Максим даже ощутил к капитану уважение.

– Но почему вы используете большевистскую символику, господа?

– Это не мы используем большевистскую символику, – Чайковский пригладил бороду, с которой еще не сошли следы конспиративной краски. – Это большевики узурпировали великую русскую революцию и ее символику.

На лице Чаплина заиграли желваки, но обратно на крик он чудовищным усилием воли не перешел:

– Здесь слишком много людей, которые привыкли стрелять во всех, кто выступает под красным флагом. Я хочу, чтобы сегодня же его тут не было. Чтобы нигде этой дряни не было! Мы признаем только триколор – национальный символ России.