Не успел Максим порадоваться за прогрессивных учащихся – он-то цели своей жизни так до сих пор и не нашел – как из коридора донеслись тяжелые шаги и лязг металла. Максим тихо подошел к занавеске и заглянул в щель. В типографию ворвалась женщина, за ней – двое солдат с винтовками. Латыши, самые лояльные большевикам бойцы в городе.

– Товарищи, срочное задание от Исполкома! – голос женщины был высоким и звонким, в нем сквозило напряжение. – Что бы вы сейчас ни набирали, немедленно это отложите!

– При всем уважении, никак не возможно, сударыня, – басовито ответил метранпаж, он же старший по смене. – “Архангельск” должен поступить в печать в срок, мы и так уже отстаем от графика на…

– Дело безотлагательное! – перебила женщина. – Подождет ваша газета! В городе контрреволюционный мятеж! Нужно срочно обратиться к населению! Приказ Исполкома!

Рабочие хмуро смотрели на полузаполненные гранки. Если сейчас прервать эту работу и начать новую, весь дневной труд, считай, пойдет насмарку.

– Премиальные в тройном размере! – нашлась женщина.

Максим никогда ее прежде не видел, но понял, кто она. В Исполкоме служила всего одна женщина, левая эсерка Мария Донова – Миха по-свойски звал ее Марусей, но, скорее всего, только за глаза. Максим ожидал, что комиссарша окажется разбитной бабенкой в кожанке и с прилипшей к губе папиросой, из тех, что путаются с матросней. Но это была девушка в наглухо закрытом черном платье и волосами, собранными в тугой узел на затылке.

Метранпаж переглянулся с наборщиками.

– Ну, раз в тройном… давайте текст.

– Нет текста! С голоса моего набирайте.

Метранпаж возмущенно всплеснул руками:

– Никак не возможно! Работа только по машинописному тексту!

– Возможно! – отрезала Донова. – Необходимо, а следовательно, возможно. Все по местам! Диктую.

Латыши синхронно, словно по команде, взяли винтовки наизготовку. Ладони Максима вспотели, рука сама схватилась за наган. Он знал, что оружие есть не только у него – времена неспокойные, многие носят револьвер или пистолет, благо закон не запрещает.

Наборщики нехотя, словно по принуждению, вернули на места уже использованные для газетной полосы литеры и приготовились набирать новые строки.

Донова пару секунд кусала губы, сосредоточенно глядя в потолок, потом ровным голосом, без интонаций, принялась выдавать текст:

– Товарищи, восклицательный знак. Белогвардейцы подняли мятеж запятая чтобы впустить в Архангельск иноземных захватчиков точка. Они заблокируют железную дорогу и отрежут нас от поставок хлеба точка. Все на защиту родной земли и власти Советов восклицательный знак. Пункты сбора добровольцев…

– Не так быстро! – возопил метранпаж. – Ничего в нашем деле не понимаете, а туда же, лезете приказывать! Текст по строкам сперва набирается. Сейчас по слуху разбивать буду. Повторите медленно…

Максим, до сих пор никем не замеченный за занавеской, сжал рукоять нагана. Эта женщина говорила по-настоящему опасные вещи. Если бы она ограничилась трескучими большевистскими лозунгами, это ни на кого бы не подействовало. Но она била по больному. За хлеб, даже за обещание хлеба архангельцы станут драться насмерть, и многие ли сразу разберутся, что никакого продовольствия по железной дороге большевики не подвозили и не собираются…

Как пресечь это, как предотвратить сопротивление иностранным войскам? Застрелить Донову? Но тогда латыши убьют Максима, а после откроют огонь по рабочим. Черт с ней, с его жизнью, но как же скверно будет начинать с кровопролития, да еще такого напрасного…

Наборщики хмуро переглядывались и медленно укладывали литеры. Метранпаж заглядывал им через плечо, почти у каждого находил ошибки и заставлял переделывать. Работа не спорилась – типографы всегда набирали текст с машинописного листа, а не со слуха. Но, похоже, дело было не только в этом. Люди не хотели выполнять этот приказ.