Смерть – опасное состояние.

Охотники молча переминались, им хотелось уйти.

Им хотелось мять в руках стебли речного чеснока, острым соком натирать лица.

Они больше не хотели стоять над холодной ямой, боялись смотреть на умершего. С этим ничего не сделаешь. Напрасно старик Тофнахт посыпал лицо умершего охрой. Желто-коричневый порошок не возвращал живого темного цвета.

По узкому каменному лазу Хеллу пробрался в обширный грот.

Пахнуло темной прохладой из глубокого колодца, в котором много столетий назад стучал по стенам человеческими берцами певец Напилхушу. Метнулись тени, летучая мышь горестно вскрикнула. В соседнем гроте такие мыши свисали из-под кровли настоящими черными гирляндами. Там на три локтя неровный пол покрывали пласты их черного окаменевшего помета. Опасливо коснувшись рукой уродливых медвежьих черепов, пыльной пирамидой сложенных в заплывшей сталактитами нише, Хеллу поднял глаза и ужаснулся. Прямо в глаза отблескивал широкий наконечник Большого копья, вырезанный из цельного бивня. Этот бивень долго размачивали в особенном растворе, потом выпрямляли, надрезали с боков кремневыми лезвиями. Тщательная шлифовка выявила скрытый сетчатый рисунок. Конечно, такое Большое копье пронзит самую толстую, самую засмоленную шкуру. Сразив гиганта, можно весело прыгать через мохнатую, еще теплую тушу и играть в военные игры. Двенадцать самых сильных охотников с громким криком бросятся на белого мамонта Шэли, а еще двое поднимут парус, чтобы столкновение оказалось смертельным.

Хеллу нежно провел рукой по древку. Ноги его сами собой приплясывали.

В гроте никого не было, но он оглянулся. Губы Хеллу восторженно шевелились, ноги двигались, горячие слова рвались из сердца.

Хеллу не хотел, чтобы его услышали. Ведь он не жалкий калека, чтобы петь, подпрыгивая, размахивая руками. Он не убогий калека, ни на что не способный. Он не лишен зрения, горб не пригибает его к земле. Он настоящий охотник – может плясать у костра, опьянив себя мухомором. Может, как все, сидеть у костра молча. Зачем ему выкрикивать странные слова, непроизвольно рвущиеся из груди?

«…скоро будут мясо и жир…

…скоро пойдем по глубокому снегу…

…скоро начнем оставлять за спиной легкие облачка дыхания…»

Сердце прыгало. Губы шевелились.

Хеллу сам не знал, зачем он так делает.

Только бы вынести копье и ударить им кинувшегося навстречу гиганта!

Подобраться к холгуту как можно поближе. Загнать Большое копье в живот, до самой печени, до глубинных кровеносных сосудов, чтобы зверь, убегая, сам вымотал себе кишки. Пригвоздить к земле! – пел Хеллу хрипло. Ноги сами шли под ним в страшной пляске. Каменные стены кружились. Один рисунок накладывался на другой, одно изображение вписывалось в другое. Бесчисленные животные долгими рядами шли и шли по каменным стенам. Оленьи рога – как лес.

Куда они идут? Откуда они идут? Где дикий холгут?

Хеллу знал, что неопытная рука всегда начинает с простых линий, мягких, беспорядочно разбросанных. Потом возникают линии более сложные. Как первые слова. Как стон, несущий значение.

Белый мамонт.

Изображение заплыло потеками прозрачных солей.

Глаза дикого холгута полны злобы, уши прижаты. Ступишь не так – смотрит косо. Но если и так ступишь – тоже смотрит. Будто отпрянул куда-то назад в туман тысячелетий, увидев такое совершенное оружие. Вот создал землю для первого человека, а потомки этого первого человека построили Большое копье. Круг замкнулся. Белый мамонт Шэли этого не понимал. Он находил старательность Людей льда странной. Вот, грозился, ворвусь в прогорклую пещеру, как выдох пурги. Вот раздавлю женщин, растопчу младенцев!