Одноглазый был в отчаянии. Он рыскал всюду, мало спал, стал мрачен и беспокоен. Волчица также оставляла выводок и уходила на добычу. В первые дни после рождения волчат Одноглазый навещал лагерь индейцев и обкрадывал силки с кроликами, но едва снег стаял и потоки вскрылись, индейский лагерь снялся, и источник запасов иссяк.

Когда серый волчонок вернулся к жизни и опять проявил интерес к дальней белой стене, он нашел население своего мира сильно сократившимся. Осталась только сестра. Остальные пропали. Окрепнув, он вынужден был играть в одиночестве, так как сестра не поднимала более головы и не двигалась. Его маленькое тело округлялось от мяса, которое он ел, но для его сестры пища пришла слишком поздно. Она спала без просыпа, кожа на ее костях повисла складками, искра ее жизни мерцала слабее и слабее и наконец погасла.

Пришло время, когда серый волчонок уже не видел больше, как отец появляется и исчезает в стене из света, как лежит он спящий у входа. Случилось это в конце второй, менее жестокой голодовки. Волчица знала, почему Одноглазый никогда уже не вернется, но не могла рассказать серому волчонку о том, что она видела. Охотясь на левом притоке реки, где жила рысь, она пошла по старому следу Одноглазого и нашла его самого или, вернее, то, что осталось от него. Там виднелось много признаков происшедшей битвы и возвращения рыси в свое логовище после одержанной победы. Прежде чем уйти обратно, волчица нашла это логовище, но некоторые признаки указывали на то, что рысь была в нем, и волчица не рискнула туда сунуться.

После этого она избегала охотиться на левом притоке: она знала, что в логовище рыси был выводок и что сама рысь – свирепое создание и страшный противник. Легко, конечно, полудюжине волков загонять израненную, ощетинившуюся рысь на дерево, но совсем иное дело схватиться с нею один на один, особенно когда знаешь, что у рыси в логовище выводок голодных детенышей.

Но Северная пустыня есть Северная пустыня, и материнство есть материнство, всегда проявляющееся как в пустыне, так и вне ее; и должно было настать время, когда волчице ради своего серого волчонка пришлось решиться пойти по левому протоку, к логовищу рыси, несмотря на ее силу и ярость.

Когда мать начала покидать свою берлогу для охоты, волчонок уже хорошо усвоил закон, запрещающий приближаться к выходу из пещеры. Этот закон энергично и много раз внушала ему мать при помощи носа и лапы, к тому же и в нем самом уже развился инстинкт страха.

За время своей короткой жизни в пещере ему ни разу не представлялось случая чего-нибудь испугаться. И все же страх жил в нем, перейдя к нему от отдаленных предков через тысячу тысяч жизней. Волчонок получил его как прямое наследство от Одноглазого и от волчицы; им же в свою очередь страх достался от всего поколения волков, живших до них. Страх! Ни одно животное не может ни избежать этого наследства пустыни, ни отделаться от него.

Итак, серый волчонок знал страх, но не понимал его сущности. Возможно, что он воспринимал его как существование ограничения жизни, потому что уже узнал, что такие ограничения бывают. Он испытал голод, а когда он не мог утолять его, он чувствовал такое ограничение. Жестокая преграждающая стена, резкие толчки, получаемые от матери, отбрасывающие его удары ее лапы, многократно неутоленный голод уже внушили ему, что в жизни далеко не все позволено, что бывают ограничения и препятствия, которые и есть законы; а повинуясь этим законам, можно избежать боли и добиться чувства довольства.