Но вот Одноглазый слегка подался вперед и стал всматриваться с возрастающей зоркостью. Что-то случилось. Дикобраз, наконец, решил, что его враг ушел. Медленно, осторожно начал он развертывать свою непроницаемую броню. Медленно-медленно ощетинившийся иглами клубок расправлялся и растягивался. Одноглазому в роли наблюдателя приходилось только облизываться при виде того, как невдалеке раскрывается живое мясо, точно готовое угощение. Не успел еще дикобраз вполне развернуться, как заметил врага. В это мгновение рысь ударила его. Удар был быстр, как молния. Лапа с острыми когтями, искривленными, точно у птицы, скользнула под нежный живот и разодрала его. Если бы дикобраз развернулся больше или если бы он не заметил врага за секунду до удара, лапа выскользнула бы без повреждения, но боковым ударом хвоста он успел вонзить свои иглы в лапу в тот миг, как она отдергивалась.

Все произошло одновременно: удар, ответный удар, предсмертный визг дикобраза, крик внезапной боли большой изумленной кошки. Одноглазый в возбуждении даже высунулся наполовину, насторожив уши и вытянув хвост. Рысь обезумела. Она дико прыгнула на зверя, причинившего ей такую боль. Но дикобраз, визжа и хрюкая, с разодранными внутренностями, старался свернуться в свой защитный клубок и снова ударил ее хвостом, и снова большая кошка взвыла от боли и изумления. Она стала отступать, фыркая и чихая; ее нос был утыкан иглами, как подушка для булавок. Она терла нос лапой, пытаясь сбросить жгучие, как огонь, занозы, совала его в снег, терла о ветки и от безумной боли и страха непрерывно металась взад, вперед и в стороны.

Она не переставая чихала и судорожно дергала своим коротким хвостом. Но вот ее метания приостановились, и на минуту она утихла. Одноглазый следил за ней. И даже он вздрогнул от страха, и шерсть на его спине поднялась дыбом, когда рысь вдруг взвилась высоко в воздух и испустила долгий и мучительный вой. Затем она умчалась, завывая и подняв кверху хвост. И не раньше, чем вдали смолк ее визг, Одноглазый осмелился выйти из засады. Он шел так осторожно, как будто под ним был не снег, а ковер из игл дикобраза, готовых пронзить его мягкие лапы. Дикобраз встретил его, яростно визжа и оскаливая длинные зубы. И хотя ему опять удалось свернуться, это был уже не прежний плотный клубок, потому что его мускулы были порваны, он был почти наполовину разодран и истекал кровью.

Одноглазый хватал пастью пропитанный кровью снег, лизал, жевал, проглатывал его. Это было вкусно, но голод его усилился нестерпимо. Однако не напрасно он долго пожил на свете: он не забывал об осторожности. Вот почему он не торопился. Он улегся и ждал, а дикобраз скалил зубы и визжал, всхлипывая и хрюкая. Одноглазый заметил, что мало-помалу иглы дикобраза опускались ниже и ниже, а тело билось в мелкой дрожи. Затем дрожь внезапно прекратилась, и раздался последний скрежет длинных зубов. Иглы опустились, тело развернулось, обмякло и больше не двигалось.

Нервно и боязливо Одноглазый лапой растянул дикобраза во всю длину и перевернул на спину. Ничего не произошло: дикобраз был мертв. После внимательного осмотра Одноглазый взял его с большими предосторожностями в зубы и, отчасти неся, отчасти волоча по земле, побежал к потоку, отвернув в сторону голову, чтобы не уколоться об иглы. Вдруг, вспомнив что-то, он бросил ношу и помчался обратно к месту, где оставил глухаря. Теперь он ни минуты не колебался. Он знал, что надо сделать, и он это сделал – он быстро съел птицу. Затем вернулся и поднял свою ношу.