Однако отправили Ивана, с десятком таких же добровольцев, в другую сторону – к Ленинграду, и стал он артиллеристом. А вместо китайцев на слуху теперь были финны.

Вопросов не возникает, когда ты знаешь, кто твой враг. Здесь – родина, а вот тут рядом – граница, за ней – потенциальный противник, хитрый и опасный, его поддерживает капиталистическая Европа. Еще поговаривали, что Германия опять крепнет, а это вам не финны лесные, а враг посерьезнее.

Но, слава богу, шли годы, а хрупкий мир все-таки держался. Правда, время от времени постреливали, через границу шныряли одиночки-шпионы, а то и маленькие вооруженные отряды. Того и гляди – нашкодят. После разгрома белофиннов тревожные соседи так и не оставили мечту о Великой Финляндии. Иван думал так: оно все ничего, как говорится, на чужой каравай роток не разевай. Пусть бы они там, у себя, хоть в трижды Великой Финляндии, жили как хотели. Только к нам не лезь. А сунешь нос – тут уж не обижайся: бить будем насмерть.

Размышлениями этими Иван Клюев ни с кем из боевых товарищей не делился. Не такая это тема, чтобы говорить вслух, даже однополчанам. А вот в потайную книжечку мысли и сомнения заносил. Бывало, в свободные минуты или поздно ночью у палатки черкнет пару строк – и под шинель книжку положит, а утром – в карман или вещмешок. Как-то раз записал наболевшее: «Очень много перебежчиков от нас уходит за финскую границу, слишком часто приходится погранотрядам кричать им «Seis!1», если по-русски не помогает; а если и по-фински не хотят понимать, то пуля всегда находит общий язык. Срываются с насиженного места недовольные советской властью. Почему?».

С годами опыта стало больше – вроде как ума прибавилось. Не все теперь таким простым и однозначным представлялось Ивану, как в первые годы службы. Но в одно он верил твердо: нужно быть честным перед собой и перед врагом. Не всегда Клюев находил справедливым то, что происходило в его отчизне и чему он сам был свидетелем. Однако и в ладной семье у хорошего отца сын бывает порот. Тут уж без этого никак.

С мыслями такими дослужился Иван до лейтенанта. Шел тысяча девятьсот тридцать девятый год. Ползли слухи, что война с Германией неизбежна. Но немцы были пока далеко, а финны – вот они, руку протяни. Совсем неспокойно стало на погранзаставах. Давно уже на Карельском перешейке и по всей границе севернее финны укрепляли оборону от советской страны, в спешном порядке проводили мобилизацию. Напряжение нарастало. В полках напевали неизвестно откуда появившуюся в начале осени песню:

«Мы приходим помочь вам расправиться,

расплатиться с лихвой за позор.

Принимай нас, Суоми – красавица,

в ожерелье прозрачных озёр!..».

Не хотелось Ивану в Финляндию, то бишь в Суоми, как называли свой край финны. Выпустить бы из страны всех не признающих советскую власть – и пускай чешут к едрене фене на четыре стороны! Вот была бы у Ивана такая сила чудесная, чтобы все народы помирить да расселить, кто куда хочет. Мир да благодать настали бы тогда.

Клюев тряс головой, избавляясь от ребячьих мыслей: не намечтался в детстве, что ли? Он не гимназистка сопливая, а лейтенант, боец Красной армии.

Незадолго до этого Ивана перевели в срочно сформированный артиллерийский полк в составе той же стрелковой дивизии. Он понимал: значит, отправимся-таки мы на помощь финским товарищам, рабочим и крестьянам. Так тому и быть! Только когда? Пусть бы до весны затишье продержалось. Хоть и развезет болота, но все же по теплу воевать сподручнее.

Двадцать шестое ноября Иван запомнил очень хорошо. И не только потому, что в этот день рухнули его представления о честности и порядочности. Да что уж там честность – мелочи какие! Случилась вещь посерьезнее. Иван усомнился в самом святом, что может быть для бойца Красной армии: в своих командирах, то есть в политическом руководстве советской страны.