К немцам у де Голля имелись личные счеты еще и потому, что в годы Первой мировой он побывал у них в плену. Позднее французский генерал опишет свои впечатления об этом в книге «Раздор в стане врага». К слову, ни в коем случае нельзя считать де Голля узколобым шовинистом или германофобом. Вне всякого сомнения, будущего лидера Франции можно было назвать националистом, но это был националист высокого класса, который не ненавидел Германию, а любил Францию. Это был человек, воспитанный в духе реванша за поражение 1870 года, и он прекрасно знал по Первой мировой войне, что собой представляли военные действия с немцами.

Отношение де Голля к Германии всегда сводилось к единственному вопросу: как Германия и Франция могут построить наиболее выгодные для последней отношения. Подтверждением этого стали события после 1958 года, когда французский генерал вернулся к власти. В то время произошло сближение и примирение Франции с Западной Германией, закрепленное знаменитым Елисейским договором, который был подписан лидерами двух стран (де Голлем и Аденауэром) в 1963 году. Судя по всему, де Голль был твердо убежден в том, что разделенная Германия не представляет угрозы и, более того, может стать политическим козырем в руках Франции.

Генерал придерживался классических, ортодоксальных взглядов на экономику, хотя и говорил, что интендантство набирает обороты. В целом первый президент Пятой республики осознавал необходимость европейской интеграции и мог трезво оценить пользу от нее – но такая объединенная Европа, по его мнению, могла быть построена лишь на основе межгосударственных отношений при сохранении суверенитетов стран-участниц. У Шарля де Голля был на этот счет конкретный план – «План Фуше» – консультативный пакт, ядром которого стал франко-германский Елисейский договор, действующий до сих пор.

Важный для истории вопрос: в какой степени де Голль был создан самим де Голлем? Или же можно сказать, что политик де Голль – это проект Черчилля и Англии? Изначально для Черчилля второе утверждение было бесспорным. Он действительно считал, что Шарль де Голль будет просто его марионеткой. Однако француз так не думал. Однажды во время разговора с де Голлем по вопросам практического порядка британский премьер-министр бросил в сердцах, что если Англии надо будет выбирать между сушей и открытым морем, то она всегда выберет море. Это фактически означало, что если Черчиллю надо будет выбирать между де Голлем и Рузвельтом, то он выберет Рузвельта. Затем англичанин, войдя в раж, заявил, что Правительство Его Величества содержит не только французскую армию и администрацию, но и платит за их же штаны. На это де Голль совершенно хладнокровно ответил, что слишком беден, чтобы склонять голову, и поэтому другого поведения от него ждать не стоит.

Уже после окончания военных действий Черчилль говорил, что из всех крестов, которые он нес во время войны, самым тяжелым был лотарингский, – подразумевая под этой метафорой де Голля. Премьер-министр Великобритании воспринимал как постыдный тот факт, что французский генерал вел себя не так, как ему хотелось, – потому что Черчилль действительно многое вкладывал в де Голля. Тем не менее француз сумел доказать, что его кандидатура была единственным возможным решением для Лондона, – и ему понадобилось большое дипломатическое и политическое мастерство и личное мужество, чтобы внушить британцу эту уверенность.

Еще более напряженные отношения у Шарля де Голля складывались с Рузвельтом, который попросту не выносил генерала. Разумеется, дело было не в том, что француз и американец не сошлись характерами. Для Рузвельта главным было то, что Франция фактом своего поражения и капитуляции перед Гитлером сама вычеркнула себя из списка великих держав. Более того, американский президент считал, что после окончания Второй мировой войны и СССР окажется настолько измотан, что оглядываться на него не имеет смысла, – так что самым важным событием в этот момент будет конец британской колониальной системы, а главным «наследником» британской мировой гегемонии станут Соединенные Штаты Америки. Несомненно, Черчилль очень этого боялся, однако первым кандидатом на утрату статуса империи все-таки была вторая по рангу Франция.