– Но ведь Русь тогда сама сидела под татарами, – напомнил Объёмов.

– Ты забыл, – рассмеялся Фима, – Дракула был вампиром-долгожителем; есть версия, что он дотянул до девятнадцатого века.

Жаль, подумал Объёмов, что не слышит Анна Дмитриевна Грибоедова. Она как-то неожиданно задремала, прислонившись головой к окну. Очки-улитки готовились соскользнуть с кончика носа, как с наклонного сучка. Самому ему не хотелось спорить с импозантным, легко переориентировавшимся с Ленина на Дракулу Фимой. Объёмов даже засомневался: а вдруг это какой-то другой гостиничный боров чуть не задавил Олесю тяжёлым, как унитаз, пузом? И ещё: о Ленине ли читал в далёкие советские годы стихи Фима на молдавском языке в залах, где никто, кроме него, не знал этого (некоторые лингвисты утверждали, что он произошёл от блатной латыни) языка? Вдруг он просто материл вождя мирового пролетариата и советскую власть, а доверчивые слушатели ему бурно аплодировали? А сейчас Фима – депутат молдавского парламента – рассказывает на встречах с избирателями, как дурил русских лохов…

– Зачем нас везут в аэропорт? – спросил у Фимы Объёмов, возвращая коньячную фляжку.

– Скорее всего, на них повесили заключительный банкет, – объяснил Фима. – Но вообще-то малая авиация – хорошее дело, за ней будущее. Надо посмотреть, какая там полоса.

– Зачем? – удивился Объёмов. – У тебя что, есть личный самолёт?

– Люди из Трансильвании раскопали интересные документы в монастырских архивах, – объяснил Фима. – Хотят видеть меня немедленно. Если полоса готова, они пришлют за мной самолёт. Два с половиной часа – и я в Брашове, в замке Дракулы.

– К чему такая спешка?

– Я спросил, – пожал плечами Фима, – они ответили: «Дракула всё делал быстро».

– Как Ленин, – ляпнул Объёмов.

– Даже быстрее, – усмехнулся Фима.

Откинувшись в автобусном кресле, глядя на аристократически прогуливающихся по убранным белорусским полям аистов и народно путающихся у них под ногами грачей, Объёмов подумал, что все эти годы он недооценивал Фиму, не придавал значения однажды вскользь произнесённой им по какому-то незначительному поводу фразе: «Жизнь – это результат». Сегодня результат был налицо. За Фимой потомки графа Дракулы были готовы прислать самолёт, а Объёмов на десятилетнем «додже» собирался пилить через всю Белоруссию в свой разваливающийся дом в нищей деревне Невельского района Псковской области. И аплодировали на конференции Фиме сильнее, чем Объёмову, почти как в советские времена, когда он читал в домах культуры стихи о Ленине. Особенно понравились местной и приглашённой творческой интеллигенции слова Фимы о том, что русский язык уходит, чтобы никогда не вернуться. Но мы, успокаивающе подмигнув Объёмову, смягчил угрюмый прогноз Фима, литераторы разных национальностей, жившие в СССР, обречены доживать с этим языком, как с хомутом на шее, потому что творили, существовали в его среде в свои лучшие годы. Нам поздно переучиваться. Мы – пленники, притороченные к стремени умирающего всадника на издыхающей лошади. Фиму, похоже, увлекла конная тема. Неужели держит лошадей, подумал Объёмов. Но следом за нами, продолжил Фима, идут поколения, которым русский язык не нужен. Они не будут его изучать даже не потому, что он для них генетически неприемлем как язык поработителей, а потому, что никто никогда не изучает язык проигравших и побеждённых. Когда народ теряет волю и энергию, язык вырождается, превращается в одолеваемого рассеянным склерозом, забывающего собственное имя старика-маразматика. У русского языка за пределами России будущего нет. Проблематично его будущее и в самой России – на территориях, населённых другими этносами. Но я, завершил выступление Фима, буду до конца своих дней любить русский язык, говорить на нём и верить в его победу, как верили в неё советские люди в сорок первом году! В разгромившей фашистскую Германию армии команды отдавались на русском!