– Какую фею? – произнесла я, чувствуя, как меня пробирает дрожь.

…я долго слушала их рассказ – про белого дрозда, что являлся моей падчерице в ветвях орешника на могиле её матери. Про существо, которое моя падчерица звала доброй феей и с которым делилась своими печалями. Про бал, о котором это существо поведало ей: грандиозный бал, где принц Людей Холмов выберет себе суженую. Куда он позовёт меня, моих дочерей – и, конечно, мою падчерицу, мою бедную наивную падчерицу, у которой восторженно замирало сердце от одной мысли, что она может стать принцессой Волшебной Страны, таящейся за проходом на вересковом холме.

Мои дочери были опечалены и смущены, ведь им пришлось обмануть сводную сестру, к которой они так привязались. Нарушить слово, данное ей. И всё же грядущий бал пугал их больше. Воспоминания о том единственном вечере, когда они видели Добрых Соседей, оставались свежи в их памяти, и страха в тех воспоминаниях было больше, чем восторга.

Я признала, что бал – не выдумка. Я успокоила детей, как могла. Я напомнила: меня научили, как избежать колдовских сетей фейри, и все эти годы я учила их самих тому же. Я поблагодарила их, расцеловала их виноватые лица и отправила спать, ведь солнце уже коснулось горизонта.

И тем же вечером, не дожидаясь, пока оно взойдёт вновь, я дала приказ срубить проклятый орешник.

Моя падчерица не простила мне этого. Не простила мне ничего.

Я пробовала говорить с ней. Снова и снова я пыталась втолковать, что дары Добрых Соседей таят в себе опасность. Даже если существо, что являлось ей, действительно ей покровительствует, рано или поздно оно потребует платы, и плата всегда будет больше, чем ты готов заплатить. Фейри всегда пытаются забрать больше, чем дают, – как и многие люди, впрочем.

Она не слушала меня.

Она молчала. Она вела себя покорно, ведь её учили покорности.

Но за этим таилась обида.

Моя падчерица прятала её в молчании и покорности, словно песчинку в раковине, лелеяла эту обиду до поры, когда та сможет превратиться в жемчуг ненависти.

И моя неродная дочь не простила родных, разоблачивших её тайну. Прежде я часто заставала падчерицу в их покоях. С того дня – ни разу.

Вскоре я узнала, что её видели на дороге, ведущей к вересковому холму. Что она днями напролёт бродит по окрестностям замка.

Она искала существо, притворявшееся белым дроздом.

Чтобы у неё не было времени на эти поиски, я давала ей одно поручение за другим. Сперва – прясть, шить, учиться всему, что должна знать девушка её круга. Она справлялась слишком быстро, и тогда я велела ей помогать слугам на кухне. Выносить помои. Таскать воду. Лущить горох маленькими белыми руками, что были нежнее цветочных лепестков.

Я знала, что это недостойно дочери барона. Я знала, что слуги начинают шептаться за моей спиной. Но это не оставляло моей падчерице возможности искать встречи с тем, что положило на неё глаз.

А ещё она день и ночь была на виду.

Порой от усталости она засыпала прямо у кухонного очага, над очередным мешком гороха, распластавшись на перепачканном пеплом полу. Её красивые платья отныне пылились в шкафу: длинные, до земли, рукава их и тяжёлые юбки легко пачкались, мешали работать, прожигались искрами от огня. Моя падчерица пошила себе простые наряды из льна, как у служанок, которым она помогала.

Я по-прежнему старалась баловать её, как могла, и теперь – вдвое усерднее, чувствуя вину, но она отвергала мои подношения. Украшения. Одежду. Сласти. Она даже трапезу с нами делить перестала: уносила еду в свою комнату прямо с кухни, где теперь так часто бывала. Я пробовала уговаривать её, пробовала приказывать, но, когда я принуждала падчерицу сесть с нами за стол, она просто не брала в рот ни куска. И не говорила ни слова, пока всё не заканчивалось.