– А чё ты написал? Чё ты написал? Чё народ видел?
Мэн назвал несколько мультфильмов, поставленных по его сценариям. Воцарилось молчание.
– А ты не врешь? – спросил Поэт.
– Зачем? – ответил вопросом на вопрос Мэн. Как и приписывается людям его национальности.
– …твою мать!
– Мать твою!..
– …
А присутствовавший при презентации тощий престарелый Грузин выплюнул в ладонь остатки карамели и восхищенно произнес:
– Кумэр эль кунэм!.. Чатлахи могитхан!
Все с осуждением посмотрели на Грузина. Тот засмущался и протянул Мэну в знак извинения ладонь с почти обсосанной карамелью. Мэн благодарно взял и, как в раннем военном детстве, отправил карамель в рот.
– А хотите, – спросил Поэт-Космист, – я свои последние стихи почитаю?
Все как-то равнодушно промолчали, лишь Мэн заинтересованно кивнул головой. В своей жизни он много встречал поэтов: традиционалистов и авангардистов, городских и почвенников, западников и славянофилов. И все они были гениями. Когда перешагивали через черту от трехсот до шестисот граммов. Но космистов среди знакомых поэтов не было. Вот поэтому-то он и кивнул заинтересованно. Остальные вздохнули, а Поэт встал и начал:
И еще пятьдесят два таких же стиха. Все грустно молчали.
– Здорово! – сказал Мэн. – Когда я отсюда выйду, я порекомендую твои стихи знакомой редакторше. В издательстве «Малыш».
А потом раздался рев:
– Завтрак!
Ожившая компания рванула в столовую. На завтрак давали манную кашу и по три кильки. С таким сочетанием Мэн уже сталкивался в армии. В раскладке сказано: каша и рыба. А какая каша и какая рыба не уточнялось. Так и здесь. Манная каша и три кильки. Мэн есть еще не мог. Все съел Витек, а Мэн пошел к себе в палату. По пути он встретил Медсестру. Та стояла в стареньком пальто и как будто кого-то ждала.
– Будьте здоровы, сударыня, – вызывающе попрощался Мэн.
– Всего, Мэн. Приходите в себя. А насчет твоего выражения половых чувств, то через пару дней вас переведут в санаторное, так что отлупить меня никак не получится. Я здесь не для этого. – Она натянула перчатки и ушла из отделения и из жизни Мэна. Так ему казалось.
А потом был обход. Зав. отделением удивился довольно скорому приходу Мэна в более-менее приличное состояние, но, увидев заглянувшего в палату Витька, сообразил, в чем дело.
– Чифирнул? – спросил он.
Мэн сделал удивительно непонимающие глаза. Настолько удивительные, что ни один психиатр им бы не поверил. Как не поверил и Зав. отделением:
– Сейчас вы скажете, что понятия не имеете, в чем дело? – спросил он ласково.
– Совершенно верно! – с ужасающей искренностью ответил Мэн.
– Как я вас понимаю, – широко улыбнулся Зав. отделением.
И оба взглянули друг на друга с понимающими улыбками. Так же улыбнулись и другие врачи. Вся ситуация прошла в обстановке всеобщего, мы бы даже сказали, всемирного понимания.
– Ну, полежим у нас еще сутки, – сказал Зав, – а там посмотрим, – и перешел к лежащему рядом Психу с открытыми в никуда глазами.
– Так, – сказал Зав, – как мы себя чувствуем?
– Домой хочу, – впервые открыл рот Псих.
– Ну, конечно же, домой. Немного подлечимся и сразу – домой.
Мэн посмотрел на Зава, а тот – на него. И Мэн понял, что дом этому Психу не светит. И что этот дежурный диалог происходит уже давно, и что оба приняли этот ритуал, что это помогает продержаться Психу на поверхности Бытия и не окунуться в беспросветную мглу индивидуального бессознательного. Псих закрыл глаза и успокоился.
Зав посмотрел на Мэна и показал пальцем сначала на Психа, а потом – на Мэна и цокнул языком. Других он обошел как-то спокойно. Какому-то дергающемуся старику он сделал какое-то назначение, от которого тот заплакал.