Стало быть, не в первый раз они оказываются здесь, в Храмовом дворе? Но Верховный узнает о том лишь сейчас.

- Не сердитесь, - Ксочитл тонко уловила его настроение. И возмущение. – Верно, стоило предупредить, но она не хотела… она все-таки еще дитя.

Дитя, что носит маску из золота.

И дарует жизнь мертвым.

- Как…

- Тот ваш юноша… и на него не сердитесь. Она держала в руках его сердце. Как он мог отказать в маленькой просьбе?

И вправду, как?

- Он тоже…

- Сопровождает. Сегодняшней ночью многое изменилось. Не спрашивайте, я не знаю, что именно. Она так сказала. А я ей верю.

У Ксочитл на руках золотые браслеты. Не тяжелые, изящные, украшенные темными камнями.

На шее – ожерелье.

И вновь же, весьма скромное. Золото теряется, будто собственная невзрачность этой женщины оказывается сильнее.

- Я… признаюсь, давно хотела побеседовать с вами. А тут случай… удобный, - Ксочитл подошла ближе. – Я бы предложила вам свою накидку.

- Не стоит.

- Верно. Она промокла. Да и брат говорит, что женщина не должна подавать виду, когда видит слабость мужчины. Что это мужчину унижает.

- Он весьма…

- Мудр? Отнюдь. Скорее уж уперт. И сейчас доволен. Был. До сегодняшней ночи. Ему казалось, что он одержал славную победу. Заговорщики раскрыты и уничтожены. Виновные понесут наказание. И в Империи воцарятся покой и благоденствие, - Ксочитл говорила это мягко, и в словах её все же мерещилась насмешка.

Над кем?

Над братом ли? Над ним, Верховным? Над всеми глупцами, которые полагали себя умнее богов.

- Но вы ведь не о нем беседовать хотели?

- Нет.

Молчание.

И тянется, тянется… и тьма под камнем, что возлежит на двух колоннах, манит. Она словно зовет войти.

- О той, другой? – Верховному надоели игры.

Или он просто слишком постарел?

Стал острее чувствовать время? То, как уходит оно, и потому стоит ли тратить его на пустое? На лишние слова. На лишние дела. И на лишних же людей.

Ксочитл чуть склонила голову.

И подошла ближе.

От нее пахло не землей, но цветочными маслами и женщиной. Своеобразный, забытый уже аромат. И кружит голову. И напоминает, что когда-то, неимоверно давно, сам Верховный был мужчиной.

Только и вправду давно.

- Не стоит.

Ныне он стар.

И плоть его иссохла, скрылась в складках кожи. Её же изрезали морщины. А ныне вовсе покрывали грязь и вода.

- Она ведь жива, - выдохнула Ксочитл. – Жива и готова вернуться… но надо ли, чтобы она возвращалась?

- Надо.

- Кому?

- Это будет справедливо.

- Неужели? – ее голос ныне сродни змеиному шипению. – Что есть справедливость?

На этот вопрос у Верховного не было ответа.

- Только-только все стихло… они смирились…

- А те, кто не смирился, умерли?

- Именно. Но их ведь было немного. Их всегда немного, тех, кто горазд громко говорить. Куда больше – молчащих, сомневающихся, выжидающих.

- Готовых ударить в спину?

- Да, - она оскалилась.

В женщинах все же есть что-то донельзя животное.

- Ты не думал, старик, что все снова станет… - взмах руки. – Ненадежным? На троне не может быть двух Императриц. И придется выбрать одну. Что будет? Снова война? И не случится ли так, что эта война станет последней? Небо горит…

Догорает.

- Многие бедствия пришли на земли. А будет их еще больше. Где беды, там и смута… голод, болезни. Ты же хочешь добавить еще и это? Зачем? Тебя терзают сомнения в том, что она… может править?

- Может ли?

- Может, - Ксочитл шагнула еще ближе. И руки её впились в плечи. – Если все сделать правильно, если…

- Ты так хочешь быть у трона?

- Что? – она действительно не поняла. А потом рассмеялась, хрипло так, с присвистом. – Трон? Старик, я была бы счастлива оказаться подальше от этого места… трона… от всех их, которые желают лишь одного – урвать свой кусок и пожирнее. Я бы денно и нощно благодарила богов, если бы нам просто позволили уехать. В мое поместье. Там тихо и спокойно. Там цветут абрикосовые дерева весной. А осенью пруд становится темным. В нем отражается печальное небо. Но даже когда идет дождь, сердце не наполняется болью. Нет. Покоем. И только покоем. Но ведь не позволят, верно?