Вдруг невдалеке послышалось глухое ворчанье, оно напоминало мяуканье кошки, только было во сто раз громче. Ангоссо поднял голову и посмотрел в ту сторону, откуда доносилось ворчанье. Там над травой виднелись две блестящие точки. То были глаза тигра, пристально глядевшего на коптильни.

Тигр был, очевидно, голоден и явился на запах рыбы. Судя по его мурлыканью, похожему на мурлыканье кота, когда он в хорошем расположении духа, тигр был, по-видимому, довольно добродушного нрава. Однако Робен все-таки забеспокоился и взял ружье негра, собираясь выстрелить в зверя.

– О, господин, не надо ружья, – остановил Робена Ангоссо. – Выстрел разбудит и напугает детей. Я прогоню тигра хитростью.

– О, господин, не надо ружья, – остановил Робена Ангоссо. – Выстрел разбудит и напугает детей

У негра был с собой большой запас кайенского перца, которым в Гвиане приправляются все кушанья за неимением соли. Посмеиваясь над своей выдумкой, Ангоссо взял большую рыбину, проделал в ней несколько дыр и вложил в них пять или шесть зерен перца, потом кинул эту рыбу в сторону тигра.

– На тебе, обжора, – сказал негр.

Тигр на лету подхватил начиненную перцем рыбу и убежал с ней прочь.

Спустя не более четверти часа возле бухты послышалось страшное рыканье. Ангоссо буквально покатился со смеху. Робен спросил его, почему он смеется?

– Тигр сердится, – отвечал негр. – Перец жжет ему желудок, и зверь идет пить воду.

– Значит, и он опьянеет, как рыба?

– Нет, от нику пьянеют только рыбы, а у людей и зверей лишь живот болит… Слышите, слышите, он опять сердится.

Тигр, напившись воды из отравленной бухты, жалобно мяукал, стонал и фыркал, точно больная кошка. Потом, не надеясь, должно быть, утолить этой слабительной водой мучившую его жажду, пустился в дикое бегство.

У наших беглецов на привале водворилась тишина.

Итак, гвианские робинзоны на несколько дней были обеспечены запасом рыбы – «постным столом», как говорил в шутку Андрэ. Хотя они не видели причины опасаться чего-либо, однако на другой день утром, не теряя времени, стали держать совет, что им делать дальше.

Плыть вверх по Марони было рискованно ввиду того, что прибытие европейцев в Верхнюю Гвиану неминуемо произвело бы сенсацию и слух об этом достиг бы и острога. Всего безопаснее было идти лесом, куда-нибудь на запад, остановиться недалеко от какого-нибудь ручья, выбрав место сухое, высокое, неболотистое, а далее поступать по возможности.

Но тут явилась новая беда. Ангоссо, считая, что он уже выполнил все свои обязательства и обещания, вознамерился возвратиться к себе домой, в свою родную деревню.

Беглецы ничего не могли предложить ему такого, чтобы он соблазнился и остался, а между тем вместе с Ангоссо они лишались и его пироги. Нужно было придумать что-нибудь, как удержать его при себе.

Учтиво, но твердо отклонял он все обращенные к нему настойчивые упрашиванья, как вдруг на выручку явился Андрэ.

Он не понимал слов, но по жестам разговаривающих догадался, о чем идет речь. Видя, что дело плохо и что Робену никак не удается уломать Ангоссо, он вдруг подошел к негру и сказал:

– Милый друг, у нас нет никаких раковин, никаких блестящих безделушек, которые вас так прельщают и ради которых вы согласились бы, конечно, остаться с нами. Но у меня есть кое-что другое. Не согласитесь ли вы получить свое жалованье деньгами?

Ангоссо стоял, как статуя, слушая и не понимая.

– Да разве у тебя есть деньги, Андрэ? – спросил Робен.

– Есть несколько завалявшихся в кармане монет, – отвечал парижанин. – Вот, господин дикарь, взгляните, нравятся ли вам эти кружочки? – продолжал он, доставая из кармана пять серебряных монет по франку каждая и показывая их негру.