– Вы меня извините, – она показала им свое удостоверение, они удивились, заулыбались. – Хотите пива?

Идея пива вдруг страшно понравилась самой Иванне и в целом вызвала коллективный энтузиазм. Ребята решительно пресекли ее попытки вернуться в «Парадиз», провели куда-то дворами и вышли на неожиданно широкую улицу.

– Вот наш Бродвей, – гостеприимно произнес тот, которого звали Егором.

Второй представился Ромой и сказал:

– Тут пивняк хороший и недорогой, мы сюда всем классом ходим.

Они спустились в подвальчик, где обнаружился очень приличный паб, с деревянными столами и лавками и с затейливо подвешенной под потолком рыболовной сетью – на ней болтались сушеные морские звезды, крабики и ракушки. Пиво было только местное, но на удивление вкусное, а тараночка – с твердой бордовой икрой.

Вероятно, про пиво она рассказывала Виктору Александровичу с таким воодушевлением, что он в этом месте замахал руками и сказал:

– Ты посиди, я за пивом сбегаю. Ты мне только, пока я не ушел, скажи одну вещь: ты всю свою командировку провела в злачных местах, спаивая несовершеннолетних?

– Ты пойми, – она встала и пошла в прихожую одеваться, – сходим вместе… ты пойми, у них из учебных заведений есть только филиал института сельскохозяйственного машиностроения, техникум гостиничного хозяйства и какой-то коммерческий лицей.

Он подал ей куртку и, подумав, застегнул ей на куртке воротник.

– Продолжай, – сказал он ей. – Я весь внимание. Рыбу будем покупать?

– Рыбу будем… Слушай, Витя, какое пиво, сейчас уже половина десятого, мне еще…

– Я тебя отвезу, – уверенно сказал он, пытаясь в темном подъезде попасть в замочную скважину. – Ты давай, рассказывай. Например, объясни, при чем здесь учебные заведения. Ну, церковь – понятно. Духовность, вечные ценности – да?

Она не видела в темноте, улыбается он или нет.

– Я не знаю, что такое духовность, – холодно сказала Иванна. – А когда ты говоришь про вечные ценности, ты сам не знаешь о чем говоришь. Но мы к этому вернемся. Если в двух словах: у них нет ни церкви, ни университета. Дома, построенные до 1920 года, в аварийном состоянии. Существует генплан реконструкции центра и его новой застройки. Может, это и случится – лет через сто, но старый центр уж точно восстанавливать никто не станет.

Они шли по тихому снежному переулку, и она касалась плечом его руки. Ему жгло руку это касание, и он думал о том, что когда-то нашел стихотворение Тютчева, которое поразило его тем, как необычно в нем были расставлены частицы уже и еще:

…Мы рядом шли, но на меня уже взглянуть ты не решалась, и в ветре мартовского дня пустая наша речь терялась…Уже полураскрытых уст я избегал касаться взглядом, и был еще блаженно пуст тот дивный мир, в котором шли мы рядом…

– Ты никогда не думал о том, что мы имеем в виду, когда говорим «жизнь»? – говорила тем временем она. – В отношении, например, к поколению, к ситуации смены поколений, к воспроизводству? Жизнь отдельного человека – короткий фиксированный такт, отрезок, но этому отрезку нужен более широкий и тоже по определенным правилам организованный контекст. Для того чтобы учительница начальных классов в этом городе благополучно дожила до пенсии, нянчила внуков, сидела на лавочке с подружками во дворе, варила варенье на год вперед, для того чтобы были старики, дети, внуки, завещания, дневники, переписка, антиквариат, мемуары, нужны церковь, университет… Монастырь – просто замечательно было бы…

– Суд, – подсказал Виктор Александрович. – Ты меня что, совсем идиотом считаешь? Так и скажи, что, с твоей точки зрения, город вымирает, потому что разрушены институциональные формы. Все до единой. Да?