Генри не мог сказать, шел ли день быстро или тащился устало, кое-как. Принесли результаты сканирования с заключением «неопределенная мозговая активность». После короткого совещания Франклина немедленно отправили на операцию, чтобы снизить внутричерепное давление. Ожидание длилось примерно вечность. Наконец его привезли обратно – голова обмотана ярко-белыми бинтами, глаза закрыты. Все следы крови на лице и ногтях исчезли.

– Иногда сканограмму бывает просто невозможно расшифровать как следует, – сказал доктор Джайлз. – Но через сутки нам станет известно больше. К тому времени мы проведем еще одно обследование.

И снова оставалось только сидеть на кровати брата, трогать пальцем тугие лямки.

Обед в больничном кафетерии. Толстый ростбиф с густым соусом. Кукуруза из банки, морковь из банки – одинаковые на вкус.

И все это как будто совсем не занимало времени, потому что времени вообще не было. Было только Теперь. В больнице, где прочно поселилась Беда.

Этим вечером Генри отправился домой вместе с родителями. Его удивило, что мир остался практически тем же, каким был до его отъезда в больницу. Удивило, что он сидит в знакомой машине, едет по знакомым улицам, вылезает в гараже, переделанном из бывшей каретной, идет в дом через заднюю дверь, поднимается по лестнице, заходит в свою комнату. Как это может быть, чтобы изменилось все и при этом не изменилось ничего? Он открыл окно, и в лицо ему пахну́ло чистым, соленым морским воздухом. Он слышал, как волны накатывают на черные утесы в бухте, одна за другой. Встающая луна ярко посеребрила испод облаков, отделив их от черноты.

Генри лег на кровать и нечаянно заснул.

Ему снова приснились Ворота. Его брат шел впереди, все время впереди, поддергивая рюкзак на плечах. Он обернулся к Генри. «Я знал, что ты сможешь», – опять повторил он.

И Генри ужасно захотелось сказать ему что-нибудь. Хоть слово, чтобы он знал, как это здорово – быть на горе вместе с ним.

Что-нибудь такое прекрасное, чтобы они оба расплакались.

Но когда он открыл рот, оттуда вырвалось только: «Неопределенная мозговая активность». И тогда, еще во сне, Генри и вправду заплакал, а волны внизу всё разбивались и разбивались о черные каменные уступы под их домом.

Утром – какой это был день? среда? или он уже запутался? – так вот, утром Генри спустился вниз и нашел снаружи, перед дверью черного хода, вчерашнюю «Блайтбери кроникл», а рядом с ней – свежую, сегодняшнюю, которая еще не успела отсыреть. На первой странице вчерашней газеты была фотография Франклина, добытая в спешке тем самым пронырой-репортером, и Генри с невольным уважением подумал, что не всякий на его месте смог бы так быстро навести камеру на резкость и сделать снимок. Часть спины Генри на изображении закрывала аппарат за изголовьем кровати, а еще внизу был чей-то локоть – наверное, одного из полицейских. Однако все это не мешало видеть брата Генри. С этого угла не было заметно, что у Франклина нет руки, но заголовок – «Ученик из Лонгфелло теряет руку в дорожной аварии и ждет трепанации» – услужливо восполнял этот пробел.

Генри не стал читать статью.

Зато он прочитал статью во второй газете, потому что там фотография была другая. Ее взяли из ежегодного альбома выпускников, и с нее напряженно смотрело темноволосое, темноглазое лицо, обладатель которого, похоже, не привык появляться на людях в костюме и при галстуке, а потому не очень хорошо знал, как надо держаться в таких случаях.

«Чэй Чуан из Мертона – обвиняемый по делу Смита», – гласил заголовок.