Пейсах был несказанно рад приезду сына и дочери. Он все приговаривал, обращаясь к супруге:

– Гляди-ка, Шейна, каким молодцем стал наш Моисей! Какие на нем сапоги, какой плащ, а шапка какая!.. А Саломея-то наша как расцвела! От нее просто глаз не оторвать. Не дети, а загляденье!..

Шейна расцеловала дочь, прижала к себе сына. Затем, сидя за трапезой, Шейна с довольной улыбкой слушала Моисея, как ему живется на княжеском подворье. В отличие от брата, Саломея была более молчалива, хотя и хмурой она не выглядела.

Вечером Пейсах пришел в комнату дочери, чтобы побеседовать с ней по душам.

– Я ведь сразу заметил, что какие-то невеселые думы одолевают тебя, дочка. – Пейсах ласково коснулся распущенных волос Саломеи своей холеной рукой. – Доверься мне, моя девочка. Я же всегда понимал тебя, всегда желал тебе блага.

Это было правдой. Пейсах всегда уделял дочери больше внимания, нежели сыну, распознав в Саломее с самых юных лет натуру незаурядную и честолюбивую.

Саломея взяла отцовскую руку и прижалась к ней щекой. Она часто так делала в детстве.

Несколько долгих мгновений отец и дочь пребывали в молчании.

Наконец Саломея промолвила:

– Я влюблена в Давыда Юрьевича, младшего сына рязанского князя, а Бронислав мне противен. Мы встречаемся с Давыдом украдкой, но, кажется, это перестало быть тайной для моего мужа.

– Вот оно что! – взволнованно произнес Пейсах. – Вот какие, значит, дела!

Саломея взглянула на отца, желая понять по его лицу, осуждает он ее или нет. Ей было важно услышать отцовское мнение по этому поводу.

– Ты держишь в одной руке повод удачи, дочь моя, – сказал Пейсах, отвечая на молчаливый вопрос Саломеи, – а в другой руке держишь повод счастья. Тебе самой решать, за какой из этих двух поводьев ухватиться обеими руками.

– Отец, я выбираю повод счастья, – без раздумий ответила Саломея. – Ты не осуждаешь меня за измену мужу?

– Как я могу осуждать тебя, сделавшую такой удачный выбор, – ответил Пейсах с одобрительной улыбкой. – Давыд Юрьевич уже сейчас удельный князь, а в будущем может стать и рязанским князем. В Брониславе я разочаровался. Он скуп и недальновиден, мною пренебрегает. Обещал купить нам с Шейной дом в Рязани, но так и не выполнил обещание.

– Мне кажется, в Ольгове жить намного спокойнее, отец, – заметила Саломея. – Здесь меньше посторонних глаз, меньше любопытных ушей и злых языков.

– Богатых людей здесь тоже меньше, чем в Рязани, – озабоченно проговорил Пейсах, усаживаясь на стул. – А я ведь ростовщик, милая моя. Не могу же я давать деньги в рост кому попало. Нет, в Рязани мне жилось бы лучше. Становись-ка поскорее княгиней, тогда мы с твоей матерью свой век доживать будем в княжеском тереме.

Саломея грустно улыбнулась, всем своим видом показывая, что и она мечтает о том же, однако обстоятельства покуда сильнее ее.

– Понимаю, что все не так просто, – закивал головой Пейсах, поглаживая свою узкую бородку. – Надо все обдумать и взвесить. Оступиться в таком деле никак нельзя, моя девочка. Ясно одно: от Бронислава нужно избавиться.

– Как… избавиться? – голос Саломеи дрогнул.

– Об этом еще надо подумать, – невозмутимо произнес Пейсах. – Ко всему на свете нужно относиться с предвкушением возможной выгоды. От невыгодного товара избавляются, увечную скотину пускают под нож, поломанным стулом растапливают печь, вороватых рабов продают куда-нибудь в дальние страны… Так всегда было, дочка.

– Но Бронислав сильно любит меня, отец, – тихо промолвила Саломея.

– Поведай Брониславу о своих отношениях с Давыдом Юрьевичем, и ты увидишь, как быстро любовь к тебе Бронислава сменится ненавистью, – сказал Пейсах, глядя на дочь с многозначительным прищуром. – Что есть человеческие чувства? С чем их можно сравнить? Они изменчивы, как весенние ветры. Они могут окрылить человека, а могут утянуть его в бездну разочарований. К чувствам тоже надо относиться, как к выгоде. Ведь жизнь наша – это всего лишь сделка с Богом. У кого-то она выгодная, у кого-то нет. У русичей есть хорошая поговорка: «На Бога надейся, но сам не плошай». Так-то, дочь моя.